7 проз
Шрифт:
______________
* Люди вообще склонны усложнять предельно простые вещи. Как делается современное искусство? Гражданин выбрасывает на помойку почивший холодильник, художник берет его и тащит, бедолага, на себе в галерею, чтобы назвать инсталляцией и продать за тысячи долларов. Давно пора принимать мусор и помои прямо в галереях: и свалок во дворах не будет, и мороки меньше, и инсталляций больше.
Образуются какие-то лиги сексуальных меньшинств: причем одна возникает по плану ГБ (Кибиров прочел где-то, что демократия и педерастия близнецы-сестры), а другая вспыхивает сама по себе (мы не хотели про это писать, но что за кино без гомосексуалистов?). Во всей этой суете активно участвуют стремительно ассимилирующиеся племенные марксисты. Ходят слухи, что возник ку-клукс-клан* и одного дикого сердцем марксиста уже линчевали. Власти воображают, что ситуация остается под их контролем, но в действительности - прямо, извините за выражение, по Бодрийяру - уже невозможно эту самую действительность отличить от игры. Все небо в симулякрах. Сознательные граждане, конечно,
______________
* Впервые вставив в строку это слово, авторы вдруг поняли, что не больно-то знают, как оно пишется в части "клу(к)с". Двухчасовая дискуссия мало к чему привела. Глубокой ночью в доме одного из нас зазвонил телефон (24-08-88): другой из нас же торжественным голосом сообщил, что слово поймано в одном из редких словарей и пишется так-то. Тут на одного из нас будто снизошло озарение. Он хлопнул себя по лбу и отвечал другому, что словарь его либо плюет на нормы орфографии, либо блефует, стыдясь расписаться в беспомощности. Мало кто знает, что интересующее нас слово принято выверять иначе (по крайней мере, в развитых странах). Слово, как известно, родилось из шума, производимого затвором винчестера при зарядке. В академических орфографических словарях, ориентированных на постиндустриальное общество, существует одно внеполиграфическое дополнение. Это как раз винчестер образца 1868-го года, который теперь нужен только для одной цели: человек, возжаждавший узнать, как пишется слово, берет винчестер в руки, щелкает затвором, прислушивается... А так как слух гуляет где хочет, то в современном обществе бродит целая толпа буквенных обликов этой лексемы. Периодически собираются международные лингвистические конференции, где убеленные сединами академики и совсем безусые юнцы часами дергают затворы и ведут ожесточенные дискуссии (конференции, впрочем, имеют быть крайне редко, поскольку на каждой из них неосторожное обращение с винчестером уносит пару-тройку лингвистических жизней).
Рассказывают также, что в лучших домах Филадельфии винчестеры эти висят на стене как и положено, вблизи от своего словаря. Это считается не меньшим признаком культурности и образованности, нежели домашний рояль или коллекция старых фламандцев.
Гаже всех чувствуют себя Понедельник и Вторник. Они оказались правы: комитетчики добаловались, игра пошла по-крупному. В истинных, выстрадавших свое мировоззрение антикоммунистах потребности нет. Задача ясна: нужно вернуть все на свои места (восстановить, как говорил Бендер, статус-кво), чтобы спокойно начинать сначала человеческое освободительное движение. Понедельник и Вторник пытаются сорвать перестройку. Архитектор, например, участвовал в создании памятника жертвам репрессий, который должно поставить вместо подлежащего сносу истукана им. Ленина. Понедельник и Вторник, цитируя "20 лет спустя", пленят в подвале всех городских бульдозеристов, логично предполагая, что без бульдозериста никакого Ленина не снести. Каково же их удивление, когда на следующий день они видят, что Ленина на главной площади уже нет, а памятник жертвам уже есть (им невдомек, что Ленина не убрали, а просто накрыли картонным макетом нового истукана). Тогда Понедельник и Вторник кормят управдома газетой "Правда", надеясь, что он протранслирует в эфир материалы очередного Пленума: увы, управдом так обкормлен демократической отравой, что "Правду", нормальную пищу, его желудок просто извергает обратно... Наконец, дессиденты сигнализируют в ЦК о творящихся в Энске безобразиях: уж Москва-то быстро наведет порядок.
В горкоме раздается обалделый звонок из Москвы: там так удивились сигналу, что просто сняли телефонную трубку, чтобы поскорее развеять этот бред. Пьецух - тот самый Пьецух, что так мелодично скандирует на митингах, а в будущем, чем черт не шутит, может стать лидером свободной России, - идет ва-банк. Он раскалывается. Он уверяет онемевшую Москву, что происходящее хотя и происходит, но является только и лишь маскарадом, а "так-то" власть по-прежнему в сосновых партийных рукавицах. Москва, по идее, должна разразиться в ответ не просто многоэтажным, как Дом Архитектора или умозаключения Деррида, матом, и даже не полным текстом книги "За пределами русских словарей": прямо сейчас из телефонной трубки должны засвистеть пули. Москва между тем напряженно молчит, переваривая полученную информацию. Молчание и переваривание длятся бесконечно долго (Пьецух успевает выкурить три сигареты). Потом раздается заинтересованный голос: "Так, так... Любопытно. Говорите, начали с некролога?.."
...Понедельник и Вторник, не дождавшись мгновенной реакции Москвы (десантников, штурмовиков, крылатых ракет), очень удивлены, но продолжают действовать. Они убеждают Петю, что участвовать в этой адской игре, результат которой абсолютно непредсказуем, опасно и бесчестно. Сюда бы цитату, да ладно. Петя - из тех персонажей, которых никогда не оставляют муки совести. Он соглашается с доводами дессидентов. Понедельник и Вторник уговаривают его вновь позвать Хоффмана и поведать ему всю подноготную (цитата). Петя обещает Хоффману феерическую сенсацию, бедолага опять едет в Энск и действительно слышит нечто такое, что журналисту доводится услышать первым один раз в жизни. Однако Басинский, к тому времени уже отремонтировавший ворону, сразу все от нее узнает, устраивает Пете хорошую взбучку (цитата из какого-то гангстерского фильма) и объясняет, что репетиция в Энске признана удачной, что теперь все - и на полном серьезе начнется в масштабах страны и что сегодня же ночью умрет генсек (Басинский уже знает, что Москва не прочь повторить игру, - конечно, только как игру для умащения каких-то общесоюзных "архитекторов"). Петя хватается за голову и в очередной раз переходит на другую сторону. Предупредительные молодые дессиденты спрятали Хоффмана, и Петя с Басинским находят его с большим трудом (возможно, происходит даже некоторая погоня). В самый последний момент (в хорошей истории все должно происходить в самый последний момент), когда разоблачения Хоффмана уже должны упорхнуть в Америку, Басинский предлагает ему поменяться: вместо материала и грандиозной мистификации сообщение о смерти генсека. "Я на правую руку надену перчатку с левой руки..." - задумывается Хоффман. Потом соглашается. Будет устроено так, что Хоффман первым сообщит эту новость века.
Басинский связывается с Москвой: начинать надо сейчас же, уже набирается выпуск "Нью-Йорк Тайме" с сообщением о смерти. Делать нечего, генсек должен умереть этой ночью. К нему заходят скорбящие соратники: "Товарищ генсек, нынешней ночью смерть постучится в ваши ворота".
– "Требуют ли того интересы партии?" - мужественно любопытствует генсек. "Да, они того требуют".
– "Будет ли томить вас в дальнейшем мой нежный взор?" - "Да, он это будет". Генсек, как истый партиец, в дискуссии не вступает: надо так надо. Напевая "Едем мы, друзья, в дальние края...", он еще успевает пролистать "Finitis duodecim lustrus", просмотреть гранки утренней "Правды" и внести кое-какие исправления в некролог, в свою биографию и в медицинское заключение (загадочна душа того, кто может перед смертью на самом деле переписать свою жизнь...).
Так в игру включается Москва - а значит, и вся страна. В Энске удивляются: "Неужели это все ради нашего Архитектора?" - "Нет, у них есть свой... архитектор перестройки". Отличившийся Пьецух вызван в Москву и назначен одним из лидеров обновления. Во всем Советском Союзе происходит то, что уже произошло в Энске (как сказал бы Красухин: "Небо в чашечке цветка"), только, ясно, в больших масштабах. Декларируются права человека. Открываются архивы. Разрешаются партии. Проводятся свободные выборы. Возвращаются с высоко поднятыми головами гордые эмигранты. Растут цены. Дело заходит очень далеко. Те из энских отцов, что остаются верны идеалам и здравому смыслу, недоумевают:
– Насчет архитекторов - это все ясно, разыгрывают здорово... Но уж так-то зачем? Зачем, допустим, Литву отдавать этим... этим козлам...
– Которым?
– Ну этим... литовцам.
– А-а... Что же, Литва, она Литва и есть, - цитирует Островского печальный Красухин. Холодный осенний дождь. Слякоть. Птицы улетают. Далекий гром. Закладывает уши. Застрелиться из огурца.
В Энске - последняя и весьма вялая попытка ноябрьской демонстрации. На трибуне рядом стоят коммунисты, которые еще сохраняют какое-то номинальное отношение к власти, и новые люди, среди которых, конечно, и Петя. На площадь выползает жидкая-прежидкая колонна: здесь старые дессиденты (что долго сидели в больнице, а потом не смогли принять масштаба перемен), Понедельник с Вторником, несущие самые ярые прокоммунистические лозунги, здесь горстка оставшихся преданными погибающему режиму и Пушкину темнокожих марксистов... С противоположной стороны на площадь вламывается огромная деммасса, грозно потрясающая российскими флагами, легко сминающая ручеек демонстрации и забрасывающая большевистское крыло трибуны грибами и ягодами. Именно в этот момент окончательно лопается терпение группы отцов-ортодоксов и группы Понедельника-Вторника. "Ужо тебе!" - сообщает Красухин. Молодые дессиденты ("дессики", как ласково называют их в горкоме) и старые большевики легко находят общий язык на почве ненависти к переменам.
Бедовый Понедельник ныряет в старые книги и выныривает, держа в зубах пачку легенд и трактатов, повествующих о мистике Архитектуры, о вольных каменщиках, о мастере Наф-Нафе, о древних рыцарских родах, продолжавшихся до тех пор, пока стоял родовой замок, о дворцах-призраках, о том, как царства падала вслед за башней или колонной* и о том, какие ужасающие пожары лучших архитектурных шедевров сопровождали падения царств, о многом другом, в том числе о масонском знаке золотого жука, украшающем фасад постройки, наделенной особо сильными магическими энергиями: пятиконечная звезда на фасаде Дома Архитектора оказывается, при ближайшем рассмотрении, именно стилизованным золотым жуком. В этом здании - тайная сила демократов. Если его смести-снести, время потечет вспять. О, насколько архетипична и мифологемна вся наша история! И есть - это Понедельник тоже в книгах вычитал - только два способа снести этот Дом. Два пути.
______________
* Вряд ли стоит иллюстрировать отдельным комментарием самоочевидный тезис о мистической зависимости между общественным порядком и его архитектурой. Однако мы не можем отказать себе в удовольствии привести пример, в котором сошлись все главные темы нашего повествования: а) социальные изменения; б) снос зданий; в) призраки; г) поросята.
В 1951 году Минору Ямасаки построил в Сент-Луисе (Миссури) грандиозный жилой комплекс, своеобразный "город в городе", получивший премию Американского института архитектуры. Этот комплекс был взорван 15 июля 1972 года в 15 часов 32 минуты по местному времени; любопытно, что инициатива сноса исходила как от властей, так и от жителей муравейника Ямасаки.