7 проз
Шрифт:
Она не сразу стала его узнавать, но когда он пришел к ней в третий или четвертый раз, она улыбнулась. А в следующий раз запомнила его имя. И он стал приезжать почти каждый день.
Они гуляли по прилегающему к пансиону парку, она съедала по две-три ягодки из принесенного им килограмма. Долго задерживала ладонь на коре дерева, внимательно наблюдала за божьей коровкой, сосредоточенно чертила прутиком на песке кружки и стрелы и деликатно отворачивалась, когда у него тилибомкал телефон.
Он поражался, как медленно она все делает, как тихо скользит ее взор и течет ее кровь. Он давно привык жить в ритме писка мобильного, пейджера и электронного блокнота: выходя за ворота пансиона, он швырял стрелку на спидометре далеко вперед, отыгрывая потерянные с ней минуты. Этот перепад в ритмах изрядно поразил и смутил его.
Она
Ей выкачали половину ее собственной крови и залили много литров чужой, в том числе и его крови, о чем она не знала. Она подолгу спала, вслушиваясь в гудение чужих кровей.
Пыталась как-то упокоить и организовать их в себе, в своем слабеньком организме: считавшая, что у нее никогда не будет детей после четырех абортов, она думала об этих кровях как о своих детях. Как о большой семье, в которой нужно поддерживать мир и порядок. Она увещевала, потакала, ласкала и уговаривала. Но какая-то одна кровь всегда не хотела успокаиваться на своем месте, как вдруг в законченном почти паззле последним фрагментом оказывается совсем не тот. Другой формы и другого цвета. Тогда она швыряла с разбегу свое тело об стену или бросала в окно графин. Или кидалась в ноги уборщице и начинала кусать грязную тряпку. Кровям не хватало для взаимного упокоения горячей смазки. Тогда она ползла канючить укол, который ей полагался, вообще-то, на этом этапе лечения, но в другое время и в маленькой дозе.
Он выведывал у друга-нарколога, может ли она вылечиться, а друг говорил, что может, но очень нескоро и не совсем, но это тоже можно вытерпеть, вот есть у него коллега, владеющий клиникой где-то в Альпах, на какой-то волшебной горе, и там клиентам так замедляют жизнь, что препарат им нужен раз в полгода и они могут жить так хоть до ста лет. Друг говорил, что не сможет держать ее долго в своей клинике, что по новому закону о наркотиках частные клиники вот-вот запретят и больные пойдут либо в подвалы, либо в государственные душегубки с решетками и мордобоями. Друг говорил, что главное ей сейчас соскочить с той карусели кровей и бед, что кружится в ее теле и голове, что ей нужно сменить образ жизни, уехать на воды или на курорт, читать книжки и загорать на пляже. И ничего не делать, чтобы там не было старых друзей и старых улиц, где каждый куст напоминает о грязном шприце, чтобы там журчала чужая непонятная речь и пели на крышах незнакомые птицы. А когда он спрашивал: "Надолго?", друг некоторое время думал, а потом отвечал: "Лучше всего - навсегда".
Он тогда заперся на полдня у себя в кабинете, отключив всю связь, поставил на середину столешницы часы с золотым песком. И долго считал свои деньги, существующие в недвижимости, акциях, драгоценностях, банках, и понял, что ему хватит их до конца жизни и еще немножко останется детям, а если акции останутся работать в его предприятиях, то тогда останется и внукам. Он пошел к компаньонам и сказал им, что хочет соскочить и исчезнуть навсегда, что готов передать все свои части и доли в их управление на выгодных им и скромных для него условиях, но главное - именно сейчас, ему нужно соскочить именно сейчас и никогда более. Компаньоны подумали и начертили на больших листах белой бумаги схему их общего бизнеса, по которой было видно, какое количество его, только его личных связей держат дело, какие маршруты денег и золота завязаны только на нем. "Передай все связи нам, потом соскакивай", - сказали компаньоны; "На это уйдет полгода", взмолился он; "Ничего не знаем", - сказали они.
Он тогда перевел все деньги, до которых смог дотянуться, на анонимный счет в далеком банке: этих денег бы не хватило на всю жизнь и не хватило бы детям, но хватило бы на полжизни, а это, если разобраться, не так уж мало. Он запихал все свое оставшееся богатство на безымянную пластиковую карточку, купил два фальшивых паспорта и билеты на самолет, заскочил к другу-владельцу клиники за запиской для сторожа и поехал за ней.
Она, догадавшись, что он не был у нее уже три дня и, значит, бросил ее навсегда, решила в ту ночь покончить самоубийством. Она давно еще украла ключ от чердака и теперь выбралась на край крыши, чтобы броситься головой в темно-зеленые кроны. Пройти их насквозь и остаться лежать уже неживой на покрытой оранжевым гравием аккуратной тропинке. Она сосредоточилась, глубоко вздохнула, подобрала живот, рассчитала траекторию прыжка, собрала в кулачок все силы и заснула от перенапряжения.
Он в этот момент стоял на переезде, яростно глядя на часы и дожидаясь, пока пронесется мимо длиннющий товарняк, в котором было, наверное, сто или двести вагонов.
Она стояла с закрытыми глазами на самом краешке крыши и спала. И ей снилось, что она решила отказаться от самоубийства, вернулась в свою комнату и легла спать со счастливой детской улыбкой, что осталась жить. На самом деле она шагнула с крыши на длинную ветку высокого дерева, уходящую к середине парка, и пошла по ней. Не открывая глаз, как канатоходец. Хотя до этого она ни разу не ходила по проволоке и вообще у нее был отвратительный вестибулярный аппарат.
Он примчался в пансион, разбудил сторожа, показал ему записку от хозяина, вошел в парк, поднял глаза к окнам ее комнаты и обнаружил, что она идет высоко над ним, покачивая руками, как птица крыльями в замедленной съемке. А белая ночная рубаха колышется в парном ночном воздухе, как саван призрака. В кармане у него запищал пейджер, который он забыл отключить: это компаньоны, обнаружившие непорядок в счетах и его личное исчезновение, просили его образумиться, пока жив. Услышав писк, она вздрогнула, открыла глаза, нога сорвалась с ветки, и она рухнула вниз - ровно в его подставленные руки.
Их самолет взорвался, когда уже шел на посадку, грозный фиолетовый дым три минуты густо окутывал салон, и это были самые страшные минуты их жизней. А потом уже грохнул взрыв, который лишил их сознаний.
Он очнулся очень быстро, от пылающего самолета шел нестерпимый жар, она лежала рядом. Вывернув шею, как казненный цыпленок. Он перевернул ее на спину, она тут же открыла глаза.
Он похлопал себя по карманам, вытащил бумажник - пластиковая карточка оказалась сломанной, электронный блокнот, где был записан номер счета, разбит вдребезги. Чемодан, где этот номер был продублирован на бумажке, сгорел в багажном отсеке, у него теперь не было никаких способов пробраться к своим деньгам.
Они были теперь обречены вечно крутиться на счетах далекого банка и обогащать его хозяев, как золото убитых евреев много десятилетий после войны крепило могущество банков Швейцарии: он сказал ей об этом, она кивнула.
"Надо уходить", - сказал он. "Я не могу попасть в телекамеру, меня найдут и убьют", - сказал он. Они легко встали на ноги и пошли прочь от гибнущего "боинга", вокруг стонали умирающие, женщина бормотала на чужом языке, но изо рта шло больше крови, чем слов. Валялись части тел, голова собаки, которую везли в специальном ящике на соседнем ряду, была оторвана, но еще пыталась тявкать. Похоже, кроме них никто ни уцелел; до леса, в котором можно было укрыться, надо было идти километра полтора-два.