7 женщин, изменивших мир
Шрифт:
Материнские уроки не прошли даром для старших детей – позже не только Елена Блаватская, но и Вера Желиховская станет писательницей, повторив путь своей матери, хотя и совмещая его с традиционной женской ролью хранительницы очага и воспитательницы потомства. Главным потрясением детства и окончательной вехой взросления для десятилетней Елены оказалась неожиданная смерть матери в возрасте двадцати восьми лет. Ранняя утрата резко обострила восприимчивость девочки, ускорила процесс взросления, разбудив в душе трогательный симбиоз безрассудной смелости и резкой нетерпимости к людям. Эта форма протеста чаще всего выражалась в высказываниях в лицо собеседнику всего, что она о нем думала. Ее душу переполняли бунтарские мотивы, неосознанная месть живому миру за неоправданную смерть любимого человека, переросшая со временем в неукротимость и игнорирование общественно значимых табу. В маленьком сердце на долгие годы поселилась нелюбовь к людям и Богу, взращивающая зерно небывалого эгоизма и сардонического отношения к окружающему миру. Как никогда ранее, она принялась за поиски иного мира, существующего параллельно с реальным. Ее тонкая, еще детская чувствительность и необычайная впечатлительность привели к тому, что девочка стала выдавать воображаемые
Не менее важной в формировании Елены оказалась роль бабушки по материнской линии, чье социальное положение позволяло дать внучкам фундаментальное образование. Изучение языков, литературы, географии и истории было основательным и многогранным, а в высшей степени эмоциональное восприятие Еленой услышанного, увиденного или прочитанного говорит не только об уникальной впечатлительности, но и о растущей сосредоточенности. Прекрасно и без видимых шероховатостей сходясь с другими детьми, девочка все чаще предпочитала одиночество и самостоятельное созерцание мироздания: ассоциативное мышление и невероятное по размаху воображение вполне заменяли ей живое общение со сверстниками. В то время окружающие отметили просто фантастическую память Елены, ее необычное влечение к тайному и мистическому, а также некоторые происшествия, полуреальные и мало объяснимые для обычного человека. Взрослея, она все больше углублялась в чтение, и даже самый близкий ей человек – сестра Вера – признавалась, что особой дружбы между ними не существовало. Сосредоточенность на себе и своих ощущениях способствовала развитию фанатической любви к книгам, которые Елена поглощала сотнями: вымышленный мир, где царили воинственные и благородные образы и чарующими вспышками мелькали фрагменты цивилизации, был колоритнее и изысканнее напыщенной и лицемерной реальности. Грани ее чувствительности были такими нечеткими; они то возникали, то исчезали, переплетая вымысел с реальными образами, давая пишу для шокирующей окружающих необъяснимой информации…
Мятежная, свободолюбивая и крайне своевольная натура стремительно взрослеющей Елены полностью проявилась после переезда всей семьи в Грузию, когда она сама неожиданно спровоцировала стареющего чиновника Никифора Блаватского сделать ей предложение. Ее поступок обескуражил родных, но еще больше они были шокированы событиями, последовавшими за официальным замужеством Елены, которой еще не было восемнадцати. Тогда стало ясно, что она явно не собиралась опутывать себя теми же цепями, что когда-то покорно приняла ее мать. Скорее, в действиях девушки легче усмотреть изощренную месть обществу, поставившему мужское начало выше женского. Это странное доказательство собственной самодостаточности имело особую важность для самой Елены: она силой воли уравняла себя в правах с мужским миром. После такого эксцентричного шага она могла безропотно двигаться дальше по жизни – одинокой и одухотворенной, как бы паря над сотворенными обществом идеалами и моральными принципами. В какой-то степени история с замужеством явилась более экспрессивным продолжением девичьего самоутверждения Елены, странного по сути, выражавшегося в оскорблении достойных представителей светского общества и в открыто демонстрируемом презрении к самим устоям морали и общественным правилам. Но эти действия вполне понятны с точки зрения внутренней психологической борьбы, результатом которой должна была стать самоидентификация, самооценка психически самодостаточного человека – в пику общественным нормам ущемленной и зависимой женщины в консервативной России. Небезынтересно, что Блаватская с отвращением относилась даже к внешним формам существования светского общества: наряды, балы и украшения казались ей губительными эрзацами духовной гармонии, попытками упрятать под бутафорией нелепость и примитивность существования человека. Елена в свои семнадцать точно знала, что не повторит судьбу своей матери!
По свидетельству сестры Веры, уже после свадьбы молодая жена высокопоставленного чиновника Кавказа собиралась бежать в Иран, но была выдана мужу. Автор детальной биографии Блаватской Сильвия Крэнстон утверждает, что в течение почти трех месяцев, которые после этого Елена провела с мужем под одной крышей, она не позволила ему прикоснуться к себе. Затем она организовала умопомрачительный побег, после чего, обманув законного супруга и всю родню, получила то, к чему вожделенно стремилась: оказалась единовластным владельцем собственной судьбы. Без средств, без покровителей, без особенной четко сформулированной цели. Но это ее не смущало, она совершила главный шаг в своей жизни – бегство от уготованной обществом роли, достигнув нулевого рубежа – полной свободы действий.
Любую женщину, добровольно вставшую на самостоятельную, или, проще сказать, мужскую, тропу, в середине XIX века, подстерегали такие многочисленные и разнообразные ловушки, которые живущий уже даже в следующем столетии считал бы не чем иным, как выдумкой или, по меньшей мере, фатальной цепью случайностей. Женщина должна была представить неоспоримые доказательства своей самодостаточности и добродетельности, которые тестировались всяким обществом повсеместно. Самостоятельность женщины и, тем более, попытки какой-либо общественно значимой деятельности вызывали в обществе преимущественно бурное негодование, раздражение и желание вернуть отступницу на уготованное традицией место. Вырвавшись из оков семьи и не менее жестких общественных тисков не отличавшейся демократическими свободами России, Блаватская, похоже, вполне осознавала, с какими трудностями ей придется столкнуться. Она с тщательностью опытного старателя на золотых приисках взялась за создание маскировочной сетки для прикрытия любой своей деятельности.
Разрыв с обществом сам по себе требовал немалой решимости и воли, чтобы выжить в новой роли, поэтому Елене Блаватской требовалось самоутвердиться, демонстрируя окружающим необыкновенные знания, обаяние и волю. Ей необходимо было найти себя, идентифицировать с конкретной деятельностью. Для начала она решила стать человеком мира, свободно перемещающимся по планете и использующим камуфляж беспристрастного исследователя земных тайн.
Действительно, было бы непростительным и необоснованным преувеличением считать немыслимые по драматизму и легкомыслию эпизоды последующих двадцати лет ее жизни после бегства из России единой и однородной цепью целенаправленных попыток найти себя. Это был тревожный и тернистый путь, и вел он совсем не на олимп признания. Для начала ей необходимо было разобраться с собственными целями и средствами. В мире, где понятия перетасовывались так же легко, как меченые карты, рассчитывать на любовь и признание было куда сложнее, чем научиться танцевать на туго натянутом канате. Хотя годы не прошли даром: она научилась быть изворотливой и вкусила много запретных плодов. Два десятилетия после бегства оказались временем нескончаемого мытарства и тщетных попыток найти свою нишу.
Ей пришлось испробовать многие роли. Одно время она, рискуя жизнью, испытывала себя как цирковая наездница. И однажды чуть не погибла под копытами лошади. Потом она сопровождала богатых светских дам из России, прислуживая им до тех пор, пока отвращение не захлестывало ее, как гигантская волна накрывает обреченную лодку. Всякий раз Блаватская заставляла окружающих восхищаться собой. Она влюблялась, пытаясь найти радость в романтических отношениях с мужчинами или просто предаваться радости телесной близости ради плотских ощущений. Небезынтересны свидетельства самой Блаватской о том, что в первые годы исканий ей нередко приходилось переодеваться в мужскую одежду, например при посещении Индии и Египта. Это само по себе говорит о сложностях для женщины XIX века действовать в мужской плоскости. Но и не только. Елена Блаватская уже в молодости продемонстрировала готовность к изменению образов, необыкновенную изобретательность ума и бесконечное упорство. На фоне чувствительной восприимчивости и яркого демонстративного темперамента, балансирования на грани с подкупающей мужчин истерией это был неплохой арсенал средств. Необходимость выживать в суровых жизненных условиях не только закалила молодую женщину, но и научила ее применять асимметричные приемы – то, чего не ждали в мире господства мужчин, в мире, где женщине путь к успеху был заказан по половому признаку. Хотя в своей внутренней сосредоточенной борьбе она всегда оставалась одинокой, как уныло мерцающий маяк на далеком краю каменистого, глубоко вдающегося в море мыса. Свой двадцатый день рождения она встретила в полном отчаянии, без единого близкого человека рядом, сходя с ума без человеческого тепла. Отступница, как и в детстве, она не чувствовала ответственности ни перед кем, всегда с показным равнодушием относясь к родственникам и любящим ее людям. В своих бесконечных поисках душевного равновесия и любви она стала агрессивным существом, прячущимся под маской женского очарования и интригующей таинственности, высасывая из окружающих все, что они могли дать.
Как бы там ни было, с возрастом развивалось и ее специфическое отношение к людям, в которых она все больше усматривала подходящий или, наоборот, непригодный материал для своей деятельности. «Елена Петровна стала обращаться с людьми, как пчела с цветком, – с неутомимым упорством собирала нектар», – с правдивой откровенностью замечает Александр Сенкевич. Чтобы прослыть медиумом, Елене Блаватской необходимо было быть резкой, властной и излучать мистическое сияние тайны, которую не способны постичь окружающие. Она уловила: люди всегда будут, как мухи на мед, лететь к неведомому свету тайны. И это фатальное влечение она ненавязчиво использовала в течение всей жизни, пророчески заметив однажды, что тяга некоторых людей к потустороннему неотвратимее, чем половое влечение. При этом она не менее ясно осознавала, что, играя на самых тонких струнах человеческого восприятия и манипулируя чужим сознанием, она должна как можно резче отличаться от окружающих. Часть ее силы должна была проистекать из контраста и необыкновенного блеска собственной упаковки, приковывающей внимание каждого, кто соприкоснется или увидит необыкновенное чудо.
Елена Блаватская смело действовала, создавая неповторимый образ медиума, таинственного и уполномоченного посредника между земным миром и великим Космосом. Могла ли она не поразить современников? Они были обречены попасть под мощный пресс ее всеобъемлющего обаяния, харизматической одержимости и какого-то странного умиротворенного фанатизма. Хотя она не отказывала себе иногда опускаться до земного и ощущать себя просто женщиной-колдуньей, бросающей вызов встреченным на жизненном пути людям. Эта выставляемая напоказ порочность и высота полета, невесть как уживающиеся в одной душе, имели и внешние формы. Елена стала заядлой курильщицей, она испытывала пьянящий восторг обволакивающего облака гашиша, ее ужасающее пристрастие к обильной еде (возможно, развившаяся в годы голодных скитаний) и разрушительный образ жизни рано обезобразили тело непомерной полнотой и заложили целый сонм различных болезней, мучивших женщину в преклонные годы. Она могла и обольстить мужчину, если ей того хотелось, но объективно Елена Блаватская гораздо меньше других известных представительниц слабого пола эксплуатировала сексуальную сферу для достижения своих целей. Скорее, жажда любви сама по себе становилась для нее промежуточной целью, когда истощенные оккультизмом душевные силы нуждались в восстановлении. Тогда она в захлестывающем все ее женское естество порыве жаждала человеческого тепла. Много позже ее основной сподвижник Генри Олкотт заметит, что «каждое ее слово и каждый ее поступок говорили о безразличии к сексу». Хотя Елена Блаватская встретила Олкотта уже во время угасания своей женственности, правота ее соратника, очевидно, в том, что идея для этой женщины всегда стояла выше любви и секса. Это свидетельствует об исключительно мужской черте ее странного и воинственного характера.
Появлению на свет ростка идеи, как это обычно бывает, предшествовал суровый кризис, низвергший женщину почти на самое дно жизни. Ветер скитаний занес ее в Нью-Йорк, где Блаватская вдруг осознала, что она – потрепанная жизнью, почти отчаявшаяся и стремительно стареющая особа, обитающая в одном из беднейших кварталов формирующегося мегаполиса. Она превратилась в жалкое измученное существо, похожее на потерпевший крушение и дрейфующий в неизвестном направлении корабль, когда неожиданно получила известие о смерти отца и причитавшейся ей как наследнице некой сумме. Она сумела привести себя в относительный порядок и трезво посмотреть на жизнь вокруг. Америка сотрясалась от нового захватывающего бума – спиритизма. Предприимчивый и гибкий ум Блаватской тотчас оценил открывающиеся возможности. Разыскав местных медиумов, она изысканно преподнесла свое недюжинное психическое дарование. И ее, как волна прибоя, захлестнуло неожиданное внимание окружающих, явившееся предвестником успеха.