7. Найм

Бирюк В.

Заработал — на беду. На его.

«Он несёт свою беду Прямиком в… в Караганду Ох, обломится ему, обломается…».

– А я, слышь, ой не могу!.. чую — вонища. А оно вона!.. А оно вона чего!.. Гы-гы-гы! С Пердуновки… у-хо-хо! у-хо-хо!.. Несёт-то… Ага-га-га!.. С Перд… с Пердун…. У-хо-хо!.. С Пердуновки! Га-га-га!

Мда… Нету здесь кинематографа. И телевизор аборигенам не покажешь. И книжек хороших — мало. «Блондинку за углом» здесь не читали. Один из тамошних персонажей отличался большим носом. И бригада магазинных грузчиков, в которую он попал, начала над этой деталью внешности

новичка особенно изощрённо издеваться. Они не учли одной мелочи: когда у человека есть некоторая особенность, которая служит причиной юмора окружающих, то носитель этого отличия имеет достаточно времени, чтобы понаделать домашних заготовок для достойных ответов всяким громко-ржачным.

Я отошёл на пару шагов и вежливо поинтересовался:

– А так воняет?

– У-хо-хо!.. Воняет… Ага-га-га!.. От тебя…. С Пердуновки!.. Га-га-га!

– Только я же по ветру отошёл. Так что, это от тебя самого дерьмом несёт.

– Гы-гы… Чего?!

– Чего-чего. Усрался ты, дядя. Порты, поди, полные.

«Гуси-гуси.

— Га-га-га.

В морду хочешь?

— Нет-нет-нет».

Ну, значит, получи «не по согласию».

Дядя приостановил свой «гейзер остроумия» и заворожено посмотрел на свои штаны. Попытался заглянуть себе за спину. С такой, извиняюсь за выражение, конституцией, увидеть свой зад… Потом, напряжённо прислушиваясь к ощущениям, пощупал свою задницу. Потом посмотрел на меня. «…и лицо его неприятно изменилось». Оно-то и так-то… Не Ален Делон. Этот, конечно, тоже… «не пьёт одеколон». Но исключительно — из-за наличия отсутствия. И текст дядя забыл. «Членораздельный». Только рычит. Всё громче, всё «гейзернее». В смысле: гейзер снова заработал, но матом и слюнями.

Ну вот, так и знал: «оне-с побежали-с». Отводя правую руку для исполнения ритуального приветствия. «Оплеуха» называется. Я же только вчера об этом погрустил. А они — снова… Бегает дядя плохо — медленно. А вот падает хорошо — громко.

Я не стал пытаться перехватить правый рукав и «повести» противника, как сделал на посадниковом дворе со стражником. Просто пригнулся, ушёл в сторону и, уже пробегавшему мимо «остряку-гейзеристу», ткнул дрючком под носок правой ноги. «Бздынь» — не случился, случился — «ляп». Здоровенная туша ляпнулась в дорожную пыль. И немножко проехалась на брюхе, подметая эту пыль бородой. Дорога была довольно чистая, недавние дожди тут всё помыли. Но пыль уже есть. Вот что есть, то он и собирает.

Я одного не пойму: мне что, всю оставшуюся здесь жизнь вот так и ходить, постоянно роняя местных придурков? Только потому, что их манеры поведения не соответствую привычным для меня нормам общения между взрослыми мужчинами в 21 веке? Непрерывное дуракаваляние — утомляет. И не только — дурака. Ну, хорошо, здесь дорога глинистая, а была бы булыжная мостовая? Он же и побиться мог. Как-то… жалко дядю. Или самому «ванькой прикинуться»? Закосить под местного подростка? Кланяться издаля, принимать эти «отеческие» оплеухи… С благодарностью за уделённое моему воспитанию и просвещению время. Так себя же тоже жалко! И будет ещё жальче, если я немедленно отсюда не уберусь — дядя подниматься начал.

«Гейзерист» ворочался, елозил ножками, кряхтел и пытался принять вертикальное положение, выплёвывая пыль, сопли и названия различных атрибутов православного культа. Я уже говорил, что местные ругательства воспринимаю несколько… общефилософски. Но когда меня последовательно называют тремя разновидностями резных иконостасов, то я несколько… не понимаю. Это я такой красивый? Или буду таким… «резным»? Или в меня в пять рядов картинки вставлять будут?

Дядя, наконец, поднялся и снова устремился на меня. Никогда не занимался корридой. Или — тавромахией. Попадизм — это, прежде всего, самообразование. Пришло время заполнить и этот пробел в собственном тезаурусе. Пробуем.

– Торро, торро.

Эх, жаль мулеты нет. Кто не знает — это тряпка такая, чем тореадор бьёт быка по лицу. Оп-ля! Аккуратнее, Ванюша. У быка на арене ручонки не растопыриваются. А здесь, факеншит, бычара мне рукав оторвал. И завалился в канаву. И сопит там. Он там спать собрался?

– Дядя, ку-ку. Вылезай — ты мне ещё направление к кузнецам не показал. Куда-куда? А это где? Где-где? А у вас там что — кузнецы живут? Вообще-то, там не молотом кузнечным махать надо, а другим инструментом — от бога данным. Но если у вас не выросло…

Вылез. Собеседник-путеводитель. Вполне по классике:

«Из канавы вылезло что-то непонятное. То ли змей зелёный, а то ли крокодил».

Хорошие лопухи в здешних придорожных канавах растут. Большие и зелёные. Сочные. На выходном темно-коричневом армяке смотрятся очень даже… камуфляжно.

«И красит вас трава, трава y дома, Зелёная, как три рубля, трава».

Ё! А куда же тут убегать? Блин, да он же меня в тупик загнал! Ручки растопырил, согнулся, рычит. Сейчас он меня ка-ак… Никак. Тут между заборами проход есть. Я проскочил. И он, гадина, пролез. Ну, тогда извини, «бычий гейзер», дожидаться тебя не буду.

Я рванул вперёд, по этому узкому проходу между заборами, заросшему лопухами и крапивой. Дядя рванул за мной. «Рванул» — буквально. Проход был узок, он цеплялся за заборы выступающими частями тела. Дядина одёжка — трещала и рвалась. А что он сделал с повстречавшимся кустом репейника… Затоптал насмерть.

Через полсотни шагов проход закончился, и я оказался на самом краю обрыва. Дальше был небольшой, но довольно глубокий овраг. На дне которого четверо подростков били пятого. Мда… Как интересно здесь живут люди! Сегодня — «День физкультурника»? И, одновременно — стоматолога. Как они его по лицу… Пыхтение и ругательства за моей спиной заставили переключиться на более животрепещущее: поймает — убьёт.

«Где среди пампасов бегают бизоны. Где над баобабами — закаты словно кровь. Пёр мужик угрюмый, с мордою для зоны. Пёр мужик, похожий на морковь».

«На морковь» — это не из-за формы. Зелёненький кудрявенький хвостик у него из задницы не торчит. Это цвет у него такой. На морде лица. А так-то он вполне нормально выглядит: такой тёмно-коричневый с зелёными вкраплениями. «Понос после запора» — сходная цветовая палитра.

«Прощай, во всех оврагах тропка вниз Уводит в дальние края. Прощай, мы расстаёмся под твой визг Под синим небом бела дня. Прощай, и ничего не обещай, И ничего не говори…».

Особенно в столь неразборчивой ненормативной лексике. Хорошо летит. Как вражеский бронепоезд. А ведь я предупреждал — у меня и прошлая жизнь была. В которой я, правда, поезда под откос не пускал, но в оврагах — вырос. Мы там землянки рыли, картошку с огородов воровали и в костре пекли. Потом нашли ящик с боеприпасами. Термитки. И — тоже туда же, к картошке. Мда… Шумно было.

А между этими приключениями мы дрались. Двор на двор. Или — шобла на шоблу. Или — кодла на кодлу. До уровня шайки или банды — не доросли, не успели. А вот рукопашный бой на краю оврага «за сараями» — у меня отработан с детства. Есть там кое-какие простенькие тактические хитрости. Ну, чисто детские наблюдения. За полётом противника по косогору.