8. Догонялки
Шрифт:
— Вот, убери. Сколько лет хранил, сколько лет точил. А ныне понял: кабы ты мне тогда всю жизнь не поломал — и этой бы жизни ныне не было. Ты у меня всё забрал. А и дал всё. Сторицей.
Как-то не могу вспомнить попаданцев, которые в первых же своих прогрессистских начинаниях организовывали «зоны». Как-то мои «товарищи по несчастью», как марксисты-ленинцы в подполье: «… за освобождение труда». А я что, против? Да я сам в душе анархист! Вполне по «батьке Махно»:
— И
Почему «будут»? Здесь некоторые уже бегают. Называются: «тарпаны» и «бродники». Но — недолго, до первого волосяного аркана.
В средневековье нет свободного рынка труда. Он же формируется путём обезземеливания крестьян. То есть, сначала нужно согнать массу людей с земли, отнять у них всё, включая родственные связи, образ жизни, имущество. Довести их до крайнего обнищания, превратить их в голодную, озлобленную толпу, потом измордовать этот свой народ, потому что такая толпа более склонна к грабежу, чем к труду. А уж потом… Вот так формировался английский рабочий класс в 17 веке, советский — в годы коллективизации и голодомора.
Сходным образом — российский в ходе реформ Александра Освободителя. Благородное российское дворянство отобрало у своего народа треть его пахотных земель, хватануло из казны запредельную сумму, а богопомазанные Романовы потом сорок лет выдавливало эти денюжки из своего голодающего народа.
Ситуация здесь, в «Святой Руси» — противоположная. Ближе к Америке 19 века. Сгони здешних смердов с земли. И что? Здесь достаточно свободных земель, крестьянская община может встать и уйти. Так зачем им идти в найм?
Хочешь заработать, хочешь жить лучше? Лучше чем кто? Чем соседи? Община ответит так… Одного из моих прадедов в начале коллективизации комбедовцы забили. Не хотел «как все», четыре коровы имел. А чего ж нет, когда пятеро здоровых сыновей в доме? Забили до смерти. И это ещё благостный вариант — дети успели убежать в Питер, уже шла индустриализация, уже было куда сбежать.
Хочешь разбогатеть? «Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому войти в царство божие». Христианство — против. Нет, если джек-пот сорвал — нормально. Удача — от бога. И сразу же — раздать людям. «Что легко пришло, то легко и ушло». Но вот своим трудом…
Хочешь просто подстраховаться на «чёрный день»? В 1024 году волхвы подняли в Суздале народное восстание против бояр, которые во время голода прятали продовольствие. Волхвы отправили караван за хлебом к соседним булгарам и тем самым спасли людей от вымирания. Князь Ярослав Мудрый не одобрил этой меры, сказав: «Бог посылает голод, мор, засуху или иную казнь за грехи, и не человекам судить о том». А ты — против? И бога, и князя?
Это ещё не касаясь толп нищих, разбойников, властей… Для которых человек с достатком выше среднего — мишень, дичь на охоте.
Это «философствование» по мотивам христианско-общинных психологических приоритетов даёт чудовищную отдачу в реальной жизни «Святой Руси». В стоимости рабочей силы. День работы землекопа — ногата, плотника — полторы ногаты. Две-три недели работы по найму — почти гривна. А весь годовой урожай ржи для крестьянского семейства — полгривны. Такие «ценовые ножницы» — никаким большевикам не снились. «Святорусский» крестьянский труд очень дешёв. В отличии от «пролетарского». Потому что в работники — не хотят. Плотничает здесь — каждый второй, но в найм…
А как же дело делать? Общенародным рывком? Как церковку-однодневку? Но у меня непрерывное производство. Мне нужно планировать на месяцы вперёд. Строить продолжительные технологические цепочки на основе «чистого энтузиазма широких народных масс»?
Можно приказать. Но — кому? Рассуждая о «Святой Руси» мы часто «опрокидываем» в прошлое более позднюю ситуацию. Стереотипы уже имперских времён, «крепостная Россия». А здесь нет крепостных! Основная масса населения — свободные общинники-смерды. Они и — лично свободные, и — к земле не прикреплены. Отношение между боярином и смердами, живущими на его земле, есть, скорее, отношения между арендодателем и арендаторами, «соглашение о разделе продукции», но не «о тотальной мобилизации». Оброк, но не барщина. Даже несвободного «закупа» нельзя использовать на произвольных работах — его обязанности ограничены договором.
Приказать я могу своим рабам. Или слугам, которые связаны со мною договором личной и безоговорочной службы. Могу послать Чарджи кирпичи лепить. Как я послал хромого голядину. Вони будет… Да и не в этом дело. У меня нет свободных людей. Не в смысле юридическом, а в смысле технологическом. Каждый, кто попадается мне в руки, довольно быстро получает специфическое место в структуре, в «штатном расписании» вотчины. Я закручиваю темпы обустройства, и мне просто не хватает рабочей силы. А взять — негде. Кроме как из смердов.
Наверное, я бы пошёл путём частных решений:
— Уж вы будьте столь добры-то ко мне, дяденьки, уж вы поработайте-то на меня по возможности, уж я вам и заплачу-то да по щедрому, самоцветами отдам, златом-серебром…
Пейзане, ясное дело, стали бы кочевряжиться да выпендриваться. Как, обычно, и ведёт себя всякая монополия на любом рынке:
— Ой да мы-то рады бы, да тама мокро. Ой да мы пошли бы, да тама тёмно. Не оставим мы тебя, мал бояричев сын, как пройдёт Рождество — так подтянемся.
Под это дело они бы выторговали бы у меня и «луговую тарелку» — после этого лета до туземцев дошло, что бояться там нечего, «божественная цапля» мною уничтожена. Тот же спорный орешник. Да и сам оброк — штуки тонкого полотна — по-уменьшили бы.
Я бы на их месте именно так и поступил. А предков глупее себя — не считаю.
Вывод отношений со смердами на новый уровень произошёл не по моему желанию, а в силу обстоятельств. Я уже говорил: мне тут довлеют не эпизоды автором измысленного сюжета, а цепочки причинно-следственных связей, подкидываемых окружающим миром.