9-й цех
Шрифт:
Я поднялся обратно на перрон – так на нашем профессиональном языке именуется летное поле – и присел на багажную тележку, стоящую возле сателлита. Остро кольнуло холодком утреннего металла. Я вздрогнул, взглянул на часы. Еще чуть-чуть, скоро конец смены; потом можно залезть под душ, переодеться, уехать домой… И спать, спать, спать.
Над перроном дрожала тишина: случаются порой такие внезапные передышки, когда на пару мгновений замирает рокот турбин и рык заправщиков – точно усталое небо припадает к земле, глуша собою звуки. Я зажмурился, пытаясь продлить секунду нечаянного блаженства. Но тут же над головой пророс знакомый настойчивый гул. Не открывая глаз,
Заходит на посадку; реактивный, три двигателя; без вентиляторов – наш, «сто пятьдесят четвертый». Подъем!..
Я встряхнулся, мгновенно переключая себя на рабочий режим. Вытащил записную книжку, открыл сегодняшнюю станицу. Точно, триста восемьдесят второй, прибытие в ноль семь – сорок пять… Последний в нашей смене. Самый последний.
Самолет висел в прозрачном воздухе, ощетинившись закрылками, раскидывая вверх-вниз красные искры пролесков и желто сияя уже ненужными, но положенными инструкцией посадочными фарами. Медленно поднимая нос, машина выбирала последние метры высоты. Командир пилотировал классно, с мастерской аккуратностью гася вертикальную скорость, и я даже не сумел отметить момент посадки. Увидел только, как коротко вспыхнуло сизое облако дыма: при касании всегда подгорают покрышки, ведь колеса еще не крутятся, а полоса набегает со скоростью двухсот километров. Страшно взревели двигатели, тормозя реверсом при полной тяге, и тут же смирились, затихли, рокоча на малых оборотах; теперь уже дома.
Самолет съехал с полосы, возвратился по рулежке, пересек перрон и не спеша завернул на стоянку около сателлита. Скрипнули тормоза,; засвистели турбины, не в силах сразу остановиться на холостом ходу; успокоились маяки, медленно погасли глаза посадочных фар. И вот уже с уютным урчанием прокатил трап – вечный и самый лучший символ земли.
Теперь – моя работа. Я отпихнул рубчатую крышку люка, вытянул черный кабель аэродромного источника, щелкнул переключателями на распредщитке. Потом надавил тангетку рации:
– Диспетчер-девять, ответьте восемьдесят первому!
–Да, диспетчер-девять, внимательно слушаю…– отозвался заспанный голос нашей Татьяны. – Что такое, Глеб?
– Триста восемьдесят второй на стоянке. Я приму.
По трапу заковыляли пассажиры, еще не сбросившие оков вязкого предутреннего сна. Словно катер среди ледохода, над ними показалась плечистая фигура летчика. Я присмотрелся: работая в порту без малого одиннадцать лет, я знаю большинство базовых экипажей Точно, знакомый штурман – мой ровесник, кстати… Увидев меня, он взмахнул рукой.
– Привет, Станислав, – я подошел к трапу. – Как дела?
– Нормально. – Стас улыбнулся, хотя вид у него был усталый: ночной полет, как и ночная смена, изматывает своей принципиальной ненормальностью для ритма человеческой жизни.
– Ну, а как техника работала?
– Как швейцарские часы. Журнал чист, я уверен.
Бортжурнал чист и это был очень – очень! – хорошо. Пройдет полчаса; последние пассажиры скроются в недрах сателлита. сонные багажники с матюгами покидают в тележку унылое многопудье их чемоданов; отъедет спецмашина, звеня бутылками из-под выпитого на трассе лимонада… Пустой самолет скрипнет облегченно, приподнявшись на свободных гидравликах шасси. И тогда на землю сойдет бортинженер. Самый последний, но очень важный член экипажа. Он придирчиво оглядит машину снаружи и, если действительно там нет ничего, требующего аврального ремонта, то наше дело сделано. Регламентные работы, то есть запланированный текущий контроль, будет производить
Кон-чи-лась! Я блаженно вздохнул, ибо конец ночной смены – всегда хоть и маленькая, но радость.
После переменки народ потянулся к душевой, но мне и этого уже не хотелось: глаза слипались, а ноги не желали функционировать. Не имея сил даже подождать служебного автобуса, я отправился на остановку городского и загрузился в «тридцать девятый» как простой пассажир.
Рядом плюхнулся толстый дядька, крепко придавив меня к мелко вибрирующей стенке. Я лениво уперся лбом в стекло. Снаружи закружился назойливый калейдоскоп дорожных плакатов.
«Наш город – город музеев!»
«Наш город – центр передовой науки!»
«Наш город – порт скольки-то там морей!»
«Наш город – город чего-то еще …»
Многопудовая туша соседа обдавала сонным, убаюкивающим теплом. Сдавшись, я прикрыл глаза.
* * *
– …Эй, друг – вставай!
Я с трудом очнулся, не понимая, что случилось.
– Вставай, приехали!
Шофер ласково тряс за плечо, нагнув ко мне добрую усатую физиономию. Знакомый вообще-то парень, только как зовут – убей, не помню. То ли Миша, то ли Гриша.
– Прие-э-хали… – сладко зевнул я. – А жаль.
Я вывалился из автобуса, щурясь от неожиданно яркого солнца. На другой пересесть? То есть с вероятностью ноль-девять опять заснуть и укатить до следующего кольца, черт-те куда? Нет, лучше последние кварталы одолеть пешком. Я расправил плечи, пытаясь шагать ровно. Улица плыла внизу, словно взлетная полоса в момент отрыва. Еще, ну совсем немного…
Сестра вышла на кухню. Налила чаю, положила что-то на тарелку. Я принялся равнодушно поглощать пищу, не воспринимая вкуса. Она заговорила о каких-то неотложных делах, я кивал, все крепче запутываясь в сетях дремотного озноба. Наконец отодвинул недопитую чашку – спать, спать, спать… Нет, требовалось совершить еще один героический поступок: хоть на минутку встать под душ.
Теплые струи ласкали кожу, словно чьи-то пальцы, усыпляли своей мягкостью, советовали закрыть глаза. обещая одарить каким-то новым, еще не ведомым мне наслаждением… Я встряхнулся и обнаружил, что уже не стою, а сижу под душем, уютно прижавшись щекой к холодному борту ванны. Последним рывком я перевалился через ее высокий край – выпал наружу, словно летчик из горящего самолета – и, кое-как обернувшись халатом, побрел к себе в комнату.
И прежде, чем ухо освежил хрустящий холодок подушки, я уже знал, что сплю.
* * *
Я работаю авиатехником.
Простым авиатехником.
Впрочем, единственная запись в моей трудовой книжке гласит почти торжественно:
«Постников Глеб Сергеевич зачислен в 9-й перронный цех оперативных регламентов на должность техника по авиационному и радиоэлектронному оборудованию воздушного судна.»
А коротко я именуюсь так: электрик перронной службы. Той самой, что на земле принимает самолет в свои объятия: проверяет исправность, поправляет неполадки, готовит к следующему вылету.