93 год
Шрифт:
Надю я увидел уже потом, когда, отведя этого парня с помощью его друзей в парк, я вернулся к штабу. Она стояла, прислонившись к черной железной решетке, и плакала, держа в руках сумку набитую толстыми пачками бумаг, просвечивающими сквозь целлофан.
– Что случилось, почему ты плачешь? – спросил я, с удивлением подмечая в своем голосе какую – то странную нежность.
– Они не должны, не должны были этого делать, – вдруг закричала она. – Чем тогда мы лучше тех против кого боремся?
– Это ты жалеешь того парня?
– Это почему же?
– Да потому что мы – разрушители, наша миссия – раскидать по всей стране этот затхлый хлам опостылевшего всем дома, – начал я, удивляясь торжественности своих слов. – Чтобы начать глубоко дышать, нам нужно растворить настежь двери, разбить окна, посрывать к чертовой матери все замки и запоры, которыми нас пытаются отгородить от цивилизованного мира. Порядок сейчас нужен только нашим врагам, им они оправдывают свое насилие.
– Но разве этого парня избили не те люди, которые должны поддерживать именно порядок среди нас?
– Да никто его особо не бил, так дали пару раз по морде и все.
– И все. Разве этого мало?
– Посмотрим, что ты скажешь, когда они придут давить нас танками.
– Но причем же здесь тот парень?
– А притом. Мы сможем их остановить лишь, когда будем едины, все вместе, и между нами не будет никаких разногласий.
– Может быть ты и прав. Но мне все равно жаль его.
– Ладно, давай забудем на время об этом анархисте, тем более что я уже помог ему. Я вижу, ты, как и обещала, набрала листовок, – сказал я, указывая на ее пакет.
– Да, я хочу пойти к солдатам и объяснить им, что они не должны воевать против нас.
– Ты сошла с ума. Это же солдатня, они могут сделать с тобой все что угодно.
– Не говори так, они такие же люди, как и мы. Они также хотят жить в нормальной стране. К тому же я должна это сделать, у меня есть приказ штаба.
– Тогда я иду с тобой, – решительным тоном произнес я, и взял ее за руку. Она сделала слабую попытку высвободиться, но не смогла.
Стемнело. Языки холода забирались к нам под одежду, вылизывая остатки тепла, скопившиеся в складках зеленых ветровок. Город затих, стал чужим, и лишь ярко горящие окна домов манили каким – то странным притягательным уютом. Шаги вязли в моросящей паутине дождя. Наши голоса глухо звучали в застывающем на холоде воздухе.
– Посмотри, – сказал я, показывая пальцем на освещенные окна. – Эти мещане, кажется, и не подозревают, что происходит в их городе.
– Разве они виноваты в этом, – ответила Надежда с чуть заметным раздражением. Они – тихие добрые обыватели. Они не помышляют о том, чтобы изменить этот мир, но живут в нем. Их большинство, и оттого жизнь наша будет такой, какой именно они хотели бы ее видеть.
– Значит, ты считаешь, что они на нашей стороне?
– Конечно. Тогда зачем все это?
– Почему же никто из них не пришел к нам?
– Они боятся.
– Чушь. Хочешь знать, чего они по-настоящему боятся?
– Чего же?
– Они ненавидят неудобства, дискомфорт: душевный, физический – не важно, лишь бы их никогда никуда больше не звали, не отрывали от насиженного места. И если этого не случится, они спокойно воспримут все, что произойдет вокруг них. Но упаси, Господи, просить их о какой – либо помощи. Ненависть и злоба, – только это и можно получить от них.
– Неправда, я не верю. Моя мама, отец, брат, как ты говоришь – обыватели, переживают и за меня, и за то, что здесь происходит.
– Наверное, это так, но тем хуже для них самих.
– Как ты думаешь, чем все это кончится?
– Мы победим, но все равно когда – нибудь умрем.
– Нет, что будет потом?
– Наверное, ничего.
– Ничего. Да ты только вспомни, что говорил Он, тогда, с танка.
– А разве люди и весь мир после всего этого изменятся?
– Конечно.
– И они с новой силой бросятся убивать друг друга. Свобода, Равенство и Братство – всегда заканчиваются Гильотиной.
– Несколько минут назад ты говорил по-другому. Что с тобой, почему ты здесь?
– Потому, что я знал, что встречу тебя.
Мы прошли еще немного вдоль широкой освещенной улицы, и я обнял ее за плечи. Она лишь слегка повернула в мою сторону голову и ничего не сказала. Вскоре мы свернули в какой – то темный переулок и очутились на детской площадке, на которой чернели обросшие грязью потрепанные качели и согнутая на бок карусель. Между ними возвышался деревянный домик – теремок – единственное строение оставшееся, наверное, от проводившегося здесь, когда – то детского праздника. Не раздумывая, я шагнул вовнутрь этого терема и резким движением руки втащил за собой Надежду. Бросив сумку, я обвил девушку своими руками и губами попытался раскрыть ее упрямо сжатый рот. Она вскрикнула, отвернула лицо, стараясь пальцами оттолкнуть меня, но я чуть приподнял ее и наклонился вперед так, что в испуге она была вынуждена обхватить руками мою шею. Затем, не отпуская, я встал на колени и осторожно положил ее на дощатый пол. Она смотрела на меня своими огромными глазами и, казалось, онемела от ужаса. Я поцеловал ее в холодную щеку и провел рукой вдоль тела. Надежда молчала, не сводя с меня глаз.
Она так и не проронила ни звука, и только легкая волна пробежала по ее телу. Когда мы встали, она попросила меня отвернуться, и я подчинился, краем глаза продолжая наблюдать за ней. Надежда медленно одевалась, делая это скорее машинально, чем осознанно. Закончив, она попыталась привести в порядок свои волосы, но затем неожиданно села на корточки и, обхватив свою голову руками, заплакала.
Конец ознакомительного фрагмента.