А-Два
Шрифт:
Довольно далеко и от места, в котором произошли сразу два таких важных разговора, и, собственно, от Ленинграда, те же самые слова тех же самых персон слушали четверо.
Четверо были единообразно обряжены в темно-зеленую военную форму, немного напоминающую кроем гражданские костюмы, носили непривычные для жителей страны Советов погоны с разным количеством звезд и наплечные знаки, в которых хитрым образом сплетались образы листьев, травы и других интересных растительных вещей.
Это, а также довольно молодой и излишне холеный внешний вид каждого из четверых выдавали в них или
Четверо собрались в небольшой, но светлой комнате, сидели у огромного экрана новенького счетника, выполненного, как и все вокруг, в стиле невесомо-неубиваемом, и, кроме прослушивания голосовой записи, внимательно следили за ползущими по экрану кривым эмоциональных показателей собеседников.
Даже по тем отрывочным данным, что удалось получить из звуков дыхания собеседника молчаливого, было очевидно: молодой человек в панике и очень сильном расстройстве.
Четверо были штатными сотрудниками службы безопасности Рижской Пущи, находились на службе, и сейчас, получив нужную информацию, принялись ее обсуждать.
– Далее я действовал по инструкции. Сделал две копии записи, подключил усиление по месту, отправил копию в архив, доложил по команде.
– Один из четверых, судя по желудям-шестеренкам на погонах, относящийся к технической службе, закончил доклад.
– Вы действовали совершенно правильно, товарищ капитан. По обстановке и инструкции. А мы... Мы — давайте, для начала, решим, наше это дело или нет.
– Эльф, очевидно старший и по возрасту, и по званию, обратился к младшим товарищам с вопросом. Вопрос был с подвохом: эльфийская служебная культура содержала бесчисленное количество инструкций по самым разным поводам, и такой повод в бесконечном Кодексе, конечно, тоже был.
– Это совершенно точно наше дело.
– Ответил, традиционно, самый младший.
– Товарищ полковник, раздел «сопровождение первых лиц Пущи», глава андо-кессе, стих сорок седьмой. «Сопровождение персоны, непосредственно, по служебной надобности, входящей в круг общения Первого Лица, выполняется по протоколу третьих лиц», это первое, и, там же, стих семьдесят четвертый, уже про семейную надобность, протокол вторых лиц.
– Младший эльф посмотрел на коллег, узрел одобрительные кивки, и продолжил.
– Применимость второго стиха, в общем, сомнительна, мы видим второй шаг Большого Танца, «Мнимый отказ», но даже первой причины достаточно для того, чтобы, как минимум, взять юношу под наблюдение.
– Напомните мне, товарищ лейтенант, как давно Вы выпустились из академии, и какова была Ваша специальность?
– названный полковником, конечно, знал о том, о чем спрашивал, заранее, но так уж было принято на эльфийской службе — уточнять и спрашивать.
– Двадцать девять оборотов, товарищ полковник. Специальность — боевая юриспруденция.
– незамедлительно ответил лейтенант, который, конечно, тоже знал традиции служб своего народа и старательно их, как младший по званию, соблюдал.
– Вот тогда это и будет Вашим первым самостоятельным заданием, товарищ лейтенант.
– Весомо решил эльфийский полковник, и добавил ободряюще: - Справитесь хотя бы на девять из двенадцати — встретите тридцатый оборот старшим лейтенантом.
***
Пушкин, Ленобласть, 17 ноября 2022
Колобок.
Откуда-то мне было известно, что в эту сторону — на юг — бежать можно и нужно.
Скрываться от неравнодушных граждан, равно как и поисковых отрядов, в городе бесполезно: никак невозможно затеряться в толпе, если ты даже приблизительно не похож на человека, пусть и с рогами, хвостом или какие у них еще есть люди. Если ты уже принял две телевизионные передачи и три десятка сообщений по радио и в местном цифровом информатории. Если в этих сообщениях подробно описывалось то, как ты выглядишь, где тебя видели и как с тобой стоит поступить.
Кроме того, оставался неучтенный и не учитываемый фактор — та самая магия, в существовании которой я, вроде, и убедился зримо и в ощущениях, но все никак не мог убедить себя самого рассудочно и разумно. Что-то подсказывало мне, что среди смешных фраз и странных жестов обязательно найдется парочка особенно для меня вредных — а среди окружающих людей кто-то, умеющий особенно ловко эти фразы и жесты применять.
Бежать на север было долго, по пути предполагалось слишком много города, и с каждым пройденным километром росла бы плотность людей, домов и машин. На востоке и западе, я это точно помнил, путь неизбежно упирался в водные преграды, одинаково громадные, но по-разному глубокие и соленые. Получалось, что скрываться надо где-то на юге.
Этот дом я выбрал по странному наитию. Он был невелик, красиво и ярко выкрашен, а также окружен на удивление запущенным садом, уже потерявшим, по осеннему времени, почти все листья: как будто кто-то вставил совсем новенькое строение в самое сердце изрядно заросшего лесопарка. Еще то ли то же самое наитие, то ли фоновый анализ данных показывал: в доме или никто не живет совсем, или живут недавно и в одиночестве. Последней, едва ли не главной, причиной, стало то, что в заборе, собранном из неубедительного штакетника, оказалась дыра, прикрытая, конечно, кустарником, но вполне позволившая мне вкатиться внутрь темного сада. Я вкатился внутрь сада и затаился в самой глубокой тени.
Почти сразу позже выяснилось, что совершенно символическим был не только забор: калитка запиралась на простой крючок, который можно было одинаково хорошо открыть с любой из сторон проема в заборе. Такая защита, своеобразная. Отлично работающая против маленьких детей и крупных собак.
Крючок поднялся, калитка скрипнула дважды, крючок опустился. В промежутках между скрипами во дворе оказалась девушка, молодая и симпатичная, несмотря на слегка зеленоватую кожу и выступающие из нижней челюсти невеликие клыки. Я, стараясь не сильно увеличивать силуэт, немного растопырил смешные сенсоры, больше всего похожие на усики майского жука.
От девушки пахло больницей, детьми и легким голодом: больницей сильнее всего. Внутри изо всех сил заработало то, что при мне неоднократно называли мотиватором: то, на чем было основано мое нынешнее несуществование, и чем являлся, получается, и я сам. Работа мотиватора сопровождалась образами, графическими, акустическими и еще какими-то, которые не получалось точно определить. Образы появлялись, собирались в монструозные конструкции, разбирались обратно, исчезали вовсе или пропадали на тех самых, внутренних, слоях, и в итоге состоялось понимание.