А если Бог это я?
Шрифт:
— А пока что… в ад.
Женщина открыла дверь в директорский кабинет и вошла первой, чтобы вызвать необходимое впечатление.
— Представляю вам, — пауза для усиления эффекта, — пана доктора Ружицкого.
Зато сам представленный такого уж сильного впечатления не произвел. В обязательном порядке он должен был быть в белом халате, со стетоскопом на шее и с идентификатором на груди, с серьезным, озабоченным выражением лица и сочувственным отношением, что бы это ни значило. Тем временем, пан министр со своей заплаканной женой увидели довольно-таки молодого типа, одетого в нечто такое, что мог бы надеть и их сын, если бы не лежал сейчас парализованным, с руками в карманах и в поднятых на волосы пляжных очках.
— Приветствую вас.
Профессор Станьчик, шеф этой частной больнички, поднялся из-за стола. Когда он вытирал покрытое потом лицо, в нем не было ничего от оригинала Матейко [5] . И вообще, в голове у него творился такой бардак, что о надлежащей презентации он позабыл.
— С вами случилось ужасное несчастье… — начал он.
Ружицкий оперся задом на подоконнике панорамного окна. Интересно, бывают ли несчастья не ужасными? Такие, к примеру, мини-несчастья? Все зависит от того, как посмотреть. Но что бы он не думал о болтовне шефа, перед этой парой предстал мега-ужас. Но и его нельзя было сравнить с тем, что переживал их сын.
5
Станчик (польск. Sta'nczyk; ок. 1480 — ок. 1560) — придворный шут великих князей литовских и королей польских Александра Ягеллона (1492/1501-1506), Сигизмунда I Старого (1506-1548) и Сигизмунда II Августа (1548-1572). Своего привилегированного положения при королевским дворе добился благодаря своему остроумию; пользуясь статусом шута беспощадно критиковал беззаботную политику повелителей. В польской литературе второй половины XIX века и начала XX века Станчик был представлен как единственный при дворе польских королей, кто тревожился о будущем польской державы.
На известной картине Яна Матейко Станчик изображён в тот момент, когда во время радостного бала он скорбит о поражении литовской армии и потере Смоленска. — Википедия.
Он пытался переждать напор слов сбитых с толку родителей. «Вы — наша последняя надежда» (похоже, они понятия не имели о невидимой надписи над дверью клиники). «Пан доктор, умоляю вас, умоляю, умоляю…» (да хватит же, баба, а не то совсем рукав заслюнявишь). «Мы незамедлительно покроем все расходы, в том числе — и частные» (это озабоченный отец, вот интересно, комитет по борьбе с коррупцией успел установить свои микрофоны? Если так, то у парней, торчащих у магнитофонов, сегодня был праздничный денек), но шеф стоял по стойке смирно и лишь повесил услужливую маску на лицо. «Заклинаем вас всем святым…» (священники, блин, нашлись. Интересно, а в какого же бога они верили сейчас, поскольку тот добренький, из их детства, облажался по всему фронту). «На коленях в Ченстохову поползем, если вы хоть что-нибудь…» (ага, старый Бог, похоже, не подвел, ну, мелкий прокольчик в работе случился). Ружицкий вспомнил первое подобное обещание, данное Бог знает когда. Вроцлав — Ченстохова, сто девяносто четыре километра — в компьютере проверил. На автомобиле — два часа и сорок шесть минут. К сожалению, время, необходимое для того, чтобы добраться по маршруту, ползя на коленях, Google maps не сообщали. Впрочем, не было и потребности, ведь никто не пробовал.
Никто. Хотя сам он несколько раз с поверенными ему задачами справился. Сам он слово держал. В отличие от Господа Бога, который лишь говорил о любви и способствованию. Только лишь говорил. Потому что грязную работу выполнял Ружицкий.
Мужчина почувствовал возбуждение. У него сузились зрачки, дыхание ускорилось. Он понимал, что нужный момент вот-вот наступит. Чтобы по нему никто ни о чем не догадался, он подошел к шкафу и извлек собственный халат. Да, да, его халаты находились даже в кабинете шефа. В частной клинике профессионалов ценили. С крючка он снял стетоскоп, повесил себе на шею. Пристегнул блестящий пластиковый беджик с фотографией. Сейчас он уже был в собственных доспехах, гораздо более изысканных чем те, которые носили рыцари. Ружицкий неспешно повернулся. Теперь самый важный момент. Он ждал, когда будет брошена перчатка. Ждал того волшебного мгновения, делавшего так, что его работа смело могла конкурировать с самым крутым сексом.
Тетка выплевывала слова с пулеметной скоростью.
— Он же такой бедненький, полностью парализованный. Врачи говорят, что так с ним будет до самого конца. Мой бедненький мальчик. И каждую ночь ему снится, будто бы он парализован. Он и стонет, и кричит, и буквально воет. Не может проснуться. А потом… Потом самое страшное. Он просыпается и…
— И убеждается в том, что сон — это реальность, — закончил за нее Ружицкий. — А самое паршивое то, что из этого сна уже нельзя проснуться.
— Ну да! Да! Все именно так! — со слезами вопила та.
Мужчина чувствовал, как волосы на шее становятся дыбом, как руки покрываются гусиной кожей.
— И вот уже полгода я каждый день стою на коленях в костеле! — взвизгнула женщина. — И даже Бог не помогает мне!
В мыслях Ружицкого что-то взорвалось. Это был он — тот самый момент. Перчатка была брошена. Несчастная мать коснулась его руки.
— Пан доктор, можете ли вы помочь моему ребенку?
Перчатка была брошена. Он наслаждался этим мгновением. А интересно, кто ее поднимет. Кто поднимет перчатку. Господь Бог? Или…
— Но, пани… — включился Станьчик. — Пану доктору вначале необходимо увидеть пациента.
Но Ружицкий отрицательно покачал головой, что ввело остальных присутствующих в легкий ступор. Они подозревали самое худшее. Это конец…
— Пан доктор, так можете ли вы помочь моему ребенку? — произнесла заплаканная женщина исключительно в силу инерции.
Перчатка спокойно лежала на земле. Ружицкий решил ее поднять. Он улыбнулся.
— Да, проше [6] пани, — спокойно произнес он.
6
Очень многозначительное слово (prosze): и «пожалуйста», и «прошу», и «проходите», и «ну вот (оп-ля!)».
Всю троицу на мгновение словно парализовало. Первым очнулся Станьчик.
— Пан доктор Ружицкий — специалист высочайшего класса. Международного формата, — разворачивал он рекламную байку частной клиники «all inclusive». — Во всей Европе не найти лучшего профессионала. Да что там в Европе, вполне возможно, что и во всем свете!
Вторым пришел в себя отец пациента.
— Я покрою абсолютно все расходы. Заплачу любую цену. Прикажу привезти самые дорогие лекарства…
— Пан министр, мы не хирурги и тела ему никак не исправим.
— Я знаю. Знаю. Но вот кошмары…
— Вот как раз на них мы и специализируемся.
— Я заплачу любые деньги.
— Счет-фактуру вам выставят в бухгалтерии клиники, — сухо продолжил Ружицкий. Все это время он глядел в глаза женщины. Та на него тоже глядела, и все время с явным недоверием. Она не знала, что сказать. Только это никакого значения не имело. Ведь он поднял перчатку, за которой никто более важный склоняться как-то не желал.
— Вы и вправду ему поможете? — сил ее хватило только на шепот.
— Да, — повторил тот.
Он поправил болтающийся на шее стетоскоп и направился к выходу.
— Мне необходимо увидеть пациента.
После чего остановил супружескую пару жестом руки.
— Самому.
Молодой человек лежал в приемном покое для VIP-пациентов в компании профессионально озабоченных медсестер и столь же замечательно притворявшегося озабоченным рослого медбрата. Частная клиника всегда стояла к клиенту лицом. Увидав Ружицкого, младший персонал сорвался со стульев.