А если Бог это я?
Шрифт:
Родители девочки, вместе с маленькой [9] пациенткой сидели в приемном покое для VIP-персон. Поскольку директорский кабинет был занят министерской семейкой, этих временно посчитали VIP второго сорта. Ими занимался доктор Малый, ничего не решающий подлиза и карьерист, зато с божественным даром красноречия и чудовищным умением слушать. Сейчас он распространялся о шестом поколении устройств для исследования неизвестно чего, которые их частная клиника внедрила единственной во всей Европе. Понятное дело, именно этих слов он не сказал — но по его мнению новейшая аппаратура служила для исследования чего-то там, и как раз это «что-то там» он объяснял весьма запутанным и непонятным образом. Но делал он это весьма увлекательно, поскольку слушали его очень внимательно. И даже, словно бараны, пялились в показываемые им схемы.
9
Похоже, что пан Автор в момент сдачи рассказа в печать так и не решил, сколько Оле лет. То ей 15–16 лет по словам Беаты, то — в других обстоятельствах — ей не больше 8-10 лет. Ладно, не станем исправлять Земяньского. — Прим. перевод.
Родители, как и сама девочка, были нормальными. А это уже ничего плохого не обещало. И вообще, в данном случае Ружицкий никаких сложностей не ожидал. Девочка была здоровой, хотя во всем этом деле, где-то под поверхностью таилось нечто непонятное. Ружицкий пожал плечами. Дольше недели это занять его не должно. Ясное дело, в связи с финансовым состоянием папаши директор потребует подержать девчонку хотя бы месяц, но и это пойдет ей лишь на пользу.
— День добрый вам.
— Ну вот, как раз, — вскочил Малый с места. — Это и есть доктор Ружицкий, о котором я вам столько говорил.
«Похоже, в одних только отрицательных выражениях», — подумал Ружицкий. И нельзя сказать, будто бы они были друг с другом на ножах. Разве что один другого называл словами типа «этот трах… пид…». Хмм. Но исключительно в приватном порядке.
— Надеюсь, что доктор Малый пояснил вам все?
Он свысока похлопал «коллегу» по плечу, чтобы в том от злости закипела сама душа.
— Да, конечно, — отозвалась первой женщина. — Мы уже все знаем.
— О-о, это замечательно, — улыбнулся Ружицкий. — К счастью, я уже не нужен, — и сделал жест, как будто собирался повернуться к выходу.
Родственники даже испуганно подскочили. Малый чуть ли не взорвался, сжимая челюсти.
— Нет, нет, нет, мы столько о вас слышали… — поднялся отец со стула. — Пан доктор.
— Лучше не верить в то, что обо мне рассказывают.
Он еще не успел присесть на краю стола, как женщина начала тираду, поясняя, что Оля, это их дочка, болезненно робкая, не может установить контакта с другими детьми; замкнутая в себе, апатичная, в состоянии вечной депрессии, ничего ей не хочется, охотнее всего она бы только спала и спала. И вот тут самое ужасное. Во время сна она все время усмехается или просто смеется.
Врач прервал тираду жестом руки. Что-то не так было не с дочкой. Скорее, с ее родителями. Но, к счастью, это уже была не его епархия.
— Я мог бы переговорить с пациенткой?
— Естественно.
Ружицкий вновь усмехнулся.
— Оля, милая, почему я тебе не нравлюсь?
Девочка удивленно глянула на него. Зато он вырвал ее из странного оцепенения. Пускай даже на миг. Оля пожала плечами.
— Потому что я страшный?
Она еле заметно, но отрицательно шевельнула головой.
— Потому что я собираюсь провести над тобой страшные эксперименты? И будет больно, а то и еще хуже?
Та глянула, пока что с едва заметной ноткой заинтересованности. Трудная штучка, хотя и такая молодая. Скорчила мину типа: «ну-у, не знаю». Ружицкий кивнул.
— Именно так, поскольку доктор Малый сообщил, что у нас тут имеются самые ужасные устройства для страшнейших вещей?
На эту плоскую подколку она обмануться не дала, хотя эта проблема ее явно интересовала. Вновь она бесстрастно находилась в коконе неприступности. Бедный ребенок.
— Ладно тогда. Можешь спрашивать, о чем угодно.
Только она вновь не дала себя обмануть, словно осужденный на смерть уставилась на свои ноги.
— А я знаю, о чем ты хочешь спросить, — рискнул Ружицкий. — Тебе кажется, будто бы все психиатры и психологи — полные психи, которые только лишь делают вид, будто они не психи. Ну а на самом деле все ненормальны. Все, без исключения. — Он тщательно отстегнул орден от халата и спрятал застежку. — Но у меня для тебя имеется хорошая новость. Я не психиатр. — Он начал разворачивать фольгу с ордена. — И не психолог. Знаю, что ты не поверишь, но я архитектор. И не все мы сумасшедшие. — После этого он откусил от своего шоколадного знака отличия. — Честное слово, мы совсем не сумасшедшие. — Он облизал губы. — Хочешь попробовать? — подсунул наполовину уже съеденный «Виртути Милитари».
Этим он настолько застал ее врасплох, что Оля инстинктивно взяла шоколадку и откусила кусочек. Остолбеневшие родители только пялились.
— Вкусно?
— Угу, — кивнула Оля.
Родители до сих пор находились в состоянии шока. Но теперь глядели и определенной надеждой. Малый исходил паром на своем стуле.
— Нет, мы и на самом деле не психи. Вот, гляди, у меня, к примеру, имеется стетоскоп. — Он снял инструмент с шеи и вложил наушники в уши девочке. — И все думают, будто бы псих строит из себя врача. А я не строю. И не притворяюсь. С помощью этой штуки я могу слушать музыку. — Ружицкий включил спрятанный под мембраной айпод. — Радио, эм-пэ-тройки… Ты чего желаешь?
— «Розовые булочки».
— Нет. Такого нет, — в соответствии с правдой сказал Ружицкий. — А может «Давленые тыквы» [10] подойдут?
Оля кивнула. Ружицкий оттер пот со лба. Ну вот, хоть какой-то контакт ему установить удалось. Малый от бешенства забагровел, что твоя свекла, и это резко поправило настроение.
— Не бойся, малая, — буркнул Ружицкий в такт мелодии «World is a vampire!» — Здесь тебе будет нормально. Ты только остерегайся психов.
Непонятно почему, но девчонка зыркнула на Малого. Правда, эту не слишком-то изысканную аллюзию уловили и родители, поскольку тоже глянули в том же направлении.
10
Песню или группу «Розовые булочки» (Rуzowe buleczki) найти не удалось. Ну а «Давленые тыквы» — это группа «Smashing Pumpkins», игравшая (кто ее помнит?) в стиле альтернативный рок. — Прим. перевод.
Раздраженный Станьчик сновал в собственном просторном кабинете от одной стены к другой. По причине километров, которые он отшагивал, возможно, это был некий эрзац вечернего джоггинга, если бы при этом он так не нервничал. Ружицкий глядел в темнеющее окно. Заходящее солнце вызывало, что оставшийся еще от немцев дом напротив обретал дополнительное измерение готического замка, а гигантских размеров ива с колотушкой «головы» и немалыми ветками-отростками начинала соответствовать своему вечернему названию «Дерева Колдуний». Ружицкий обожал это время дня.