А этот пусть живет
Шрифт:
Когда вроде как слегка оглушенный старший лейтенант пришел в себя, он смог оценить внешность актрисы более взвешенно и, можно сказать, аналитичнее.
Фигурой Александра Ликина напоминала статую Венеры с отбитыми руками, которую Костя видел пару раз по телеку. Но конечности у Александры Ликиной оказались в полном порядке, включая стройные, в меру длинные ноги с довольно мощными упругими бедрами - все это можно было рассмотреть и оценить сквозь прорезь ее халата, что старший оперуполномоченный и сделал.
Отдельной оценки заслуживала образцово-показательная грудь актрисы, удачно подчеркнутая все тем же приталенным
Вообще в ней имелось много чего-то такого всякого женского, что старший лейтенант, даже обладая литературным дарованием, не смог бы не только красочно описать, но и более-менее четко сформулировать.
Однако, несмотря на все эти достоинства Александры Ликиной, Костя постепенно начал ощущать себя не прельщенным, а подавленным ее красотой. Облик актрисы казался Митину чересчур величественным, даже монументальным. Наверно, именно потому у него ни на секунду - ну, разве только поначалу не возникало желания немедленно залезть к этой женщине в постель. А ведь подобного рода искушение неизбежно посещало Костю при знакомстве с дамами пусть и не такими эффектными, зато и не выглядевшими, будто средневековый феодальный замок - с неприступными стенами, бойницами для метания стрел и трясинообразным рвом глубиной в двенадцать футов. Женский облик, полагал Костя, не должен столь очевидно отрицать саму возможность доступа к телу. У старшего оперуполномоченного даже появились сомнения - а знакома ли хозяйка квартиры на практике с тем, что "делают все леди".
Эти сомнения только усиливали классические, строгие черты лица Александры, будто выписанные каким-нибудь специалистом по каллиграфическому рисованию, хотя Митин и не знал - есть ли такие специалисты и существует ли вообще подобный вид искусства или ремесла.
Даже такие характерные признаки повышенной женской сексуальности, как белокурые волосы и голубые глаза актрисы, не поколебали его диагноз, который гласил: Александра Ликина - женщина не для простых плотских радостей, а значит, и не для него, старшего лейтенанта Константина Митина.
Между тем, пока один опер занимался визуальным обследованием личности фигурантки, другой успел ей представиться и начал задавать вопросы:
– Вы вчера выходили из дома?
– Да.
– Пользовались ли каким-либо видом транспорта?
– Меня подвозили частники.
– Сколько раз?
– М-м... Трижды.
Она отвечала спокойно, без видимого волнения, как и должны отвечать абсолютно ни в чем не повинные люди, но Курского удивляло, почему Ликина не спрашивает, для чего ей все эти вопросы задаются.
И тут она как раз заявила с легкой улыбкой:
– Я не спрашиваю, с какой целью вы пришли, полагаю - это великая тайна следствия, но, похоже, у вас ко мне много вопросов. Тогда, позвольте, я приготовлю вам кофе.
– А потом хозяйка ловко предупредила возможный отрицательный ответ: - Тем более что я сама в это время его пью.
Последняя реплика не допускала возражений, и актриса при молчаливом согласии оперов продефилировала на кухню.
Пока Митин сканировал ее вибрирующий зад, лейтенант обозревал комнату, в которой они находились, и вдруг обнаружил в углу помещения совок с мусором. После уборки его, видимо, забыли или не успели - из-за прихода милиционеров - унести. Когда Ликина скрылась за дверью, Курский сорвался с места, покопавшись в мусоре, что-то из него извлек и сунул в целлофановый пакетик, после чего спрятал все это карман.
– Что там?
– шепотом спросил заинтригованный Митин.
– Обычная уличная грязь, - так же тихо ответил лейтенант.
– Зачем она тебе?
– Тс-с.
– Курский прижал палец к губам. Потом опять вскочил и провел пальцем по верхней плоскости серванта. Палец снова, как недавно в прихожей, оказался в пыли.
Хозяйка принесла на подносе три чашечки кофе, конфеты, печенье и стала выставлять все это на стол, где уже лежала фотография, положенная туда Курским.
– Мы хотели бы узнать, знакомы ли вы с этим человеком?
– Лейтенант кивнул в сторону снимка.
Женщина ответила сразу, даже не взяв фото в руки:
– Это Пал Семеныч Козлов. Он вчера подвез меня из старых кварталов к моему дому.
– А откуда вы его знаете?
– Я жила когда-то в том районе.
– Она мечтательно закатила глаза. Хорошее было времечко, теплое.
– Тут Александра обеспокоенно взглянула на Курского, поскольку именно он задавал все вопросы: - Надеюсь, с Пал Семенычем ничего не случилось?
– Нет, нет, не волнуйтесь. А вы хорошо с ним знакомы?
– Не так чтобы очень... В свое время Пал Семеныч дружил с моим отцом, они вместе на кирпичном заводе работали. Впрочем, в старых домах все так или иначе друг друга знают.
– А что вы делали в тот день в старых кварталах?
– Да так...
– Александра неопределенно покрутила изящной ладонью в воздухе, как бы давая понять милиционерам, что не собирается отвечать на любые их вопросы.
Курский так ее и понял, но проявил настойчивость:
– Может быть, ходили к кому-нибудь в гости?
– Отчего же вы кофе не пьете, лейтенант?
– Ликина, вновь игнорируя вопрос Сергея, пододвинула к нему чашку с бодрящим напитком, к которому он так до сих пор и не притронулся., в то время как Костя выпил угощение чуть ли не залпом.
– Спасибо.
– Курский сделал символический глоток и после небольшой паузы произнес: - Вы, конечно, не обязаны перед нами отчитываться во всех аспектах своей личной жизни, но дело в том, что мы расследуем особо тяжкое преступление - убийство.
– Бог мой!
– вздрогнула Митина.
– Итак, навещали ли вы в тот день своего брата, Алексея Жукова? Не от него ли вы возвращались, когда вас встретил господин Козлов?
– Вообще-то я ходила в старом городе по магазинам, искала одну вещицу, - с видимой осторожностью ответила Ликина.
– К брату тоже зашла, но его не было дома.
– Во сколько времени вы покинули старые кварталы?
– Часов в десять утра.
– То есть именно в это время подсадил вас в свою машину Козлов?
– Совершенно верно.
– А чем занимается ваш брат?
Костя Митин до этого времени мало вслушивался в их диалог, молча рассматривая хозяйку квартиры, но не в качестве привлекательной женщины во плоти и крови, а как произведение искусства, нечто вроде говорящей скульптуры. И тут ему показалось, что статуя стала оживать. В холодных глазах ее определенно отразились печаль и горесть, и вся Александра Ликина вдруг и сразу приобрела совершенно человеческий облик. Это была уже не замкнутая, величественная матрона, а обычная женщина, не чуждая слабостей, не обойденная страданиями и, конечно же, испытавшая любовь.