А на нейтральной полосе
Шрифт:
Количество пива, выпитое компанией впереди, поражало, однако ребята не думали умерить пыл. Странно, никто из них не ходил в туалет; в автобусе он какой-то биологический -- биотуалет.
Подумал об этом и поразился своей неосведомлённости: надо же, ведь до сих пор понятия не имеет, что это такое. Наверное, что-то типа кошачьего.
5
Внутри столь внушительного по размерам автобуса не ощущаешь скорости -- всё-таки не велосипед, не мотоцикл и даже не легковушка. Двигатель сильный,
Облака напоминают разводы пыли на асфальте, оставленные метлой дворника. Вечереет, горизонт справа, на востоке, темнее, чем на западе, где прячется солнце. И поэтому кажется, что небо справа ниже, чем слева. Плоскости неба и земли медленно смыкаются, словно притягиваются одна к другой; справа быстрее. И вообще, быстрее опускается небо, чем поднимается земля. Холмы и лес становятся всё ниже и ниже. Всё вокруг какое-то сдавленное, приплюснутое.
Автобус торопится проскочить в пространство меж небом и землёй, юркнуть в щель, ещё оставляемую ему внезапно наступившим вечером, -- в небытие меж днём сегодняшним и завтрашним.
Ирина наблюдательна. С детской непосредственностью подмечает то, на что взрослые обычно не обращают внимания и чему всегда удивляются, если это откроет для них кто-то другой. Подслеповатые мерцающие огни деревень на пригорках, чуть поодаль от дороги, коромысла колодцев, зацепившиеся одним концом то ли за облака, то ли за сам небосклон, взметнувшийся высоко-высоко с появлением звёзд, -- ничто не ускользает от её взора.
Она вспоминает дочку, размышляет вслух о том, как вернётся домой, как они поедут в бабушкину деревню. Он слушает её, никакого смущения на лице, никаких изменений в голосе; он улыбается ей, как улыбался некоторое время назад, а ведь и предположить не мог, что Ирина -- молодая мама. Он скрывает чувства, зачем ей видеть его внезапную растерянность?! Он берёт бутылку с минералкой и пьёт, большими глотками, никак не может напиться.
Теперь он почти не поддерживает разговор. Только переспросил насчёт увеличения у них в Воронеже цен за жильё, свет, газ -- и то дотронулся до больного: оказывается, Иринина зарплата полностью уходит на это; на семью остаётся почти такая же мизерная зарплата мужа.
"И муж есть".
Но как будто бы она не хотела говорить про мужа, как будто бы то, что произнесла, вырвалось случайно. Упомянула между прочим -- и забыла.
"Почему бы ей не быть замужем? Конечно, всё могло бы сложиться иначе..."
6
Фильм с кассеты скучный, не спасает его обилие дыма, погонь, стрельбы. Почему народ легко соблазняется подобной ерундой, почему так долго не наступает пресыщение?
Стюардесса элегантно передвигается по салону, находя опору в спинках кресел, которые она использует точно лыжные палки при спуске с горы. Записывает в блокнот заказы на чай, кофе, сосиски с капустой и прочее из не слишком щедрого ассортимента автобусного бара.
Он попросил кофе,
У водителей на приборном щитке высвечивается время: яркие красные цифры с мигающим двоеточием. Если долго смотреть, краснота и мигание сначала утомляют, а потом и раздражают. И ещё часы почему-то отстают на час -- он не сразу сообразил, что на них рижское время. Наверное, пора перевести стрелки.
Кофе взбодрил, а то начала было болеть голова.
Ирина всё ещё рассказывает о чём-то. Он делает вид, что слушает, отвечает кратко и, скорее, невпопад; в основном же качает головой и пожимает плечами. Неважный из него собеседник: чуть испортилось настроение -- и нет в разговоре ничего интересного, ничего ему не хочется.
Автобус сделал первую после Москвы остановку, припарковавшись возле кафе -- кособокого деревянного сарайчика. И почти тут же место по соседству занял встречный из Риги.
Едва соскочив с подножки, водители кинулись обниматься с коллегами, словно не видели тех целую вечность. Следом за ними, позёвывая и потягиваясь, засеменили к выходу пассажиры, в основном, мужская их часть. Несколько человек -- на разведку в кафе, остальные -- по тропке за сарайчик справить нужду: это привычнее, чем биотуалет.
На улице похолодало. Когда выезжали, было около тридцати, и тогда футболки, лёгкие платьица, блузки были в самый раз, сейчас подобное одеяние -- верх легкомыслия. Впрочем, пассажиры в любую минуту могли бы вернуться в автобус.
В воздухе привязчивый едкий запах гари; наверное, поблизости горят торфяники.
Ради любопытства и он заглянул в кафе. На прилавке те же самые водка, пиво, газировка, что и в любой московской палатке. И закуска: так, чепуха в разноцветных пакетиках. Ничего местного, всё привычно-примелькавшееся и по цене в полтора-два раза дороже, чем в столице. Ничего не поделаешь -- трасса.
На выходе он едва не столкнулся с Ириной: она искала его. Сказала, что начала тревожиться. С чего бы? Ему показалось это странным, особенно после недавнего рассказа о дочери и муже.
7
О чём он думал тогда, в автобусе, когда рядом была она? А думал он, что такие девушки, естественные, открытые, теперь редко встречаются, особенно среди москвичек. И ещё думал о сегодняшней Москве. "Москва моя! Как я люблю тебя и ненавижу!"
За пару последних десятилетий Москва обрела черты, ей прежней совершенно не свойственные. Эта уличная суета, этот особенный столичный ритм, эти современные люди, постоянно спешащие куда-то, всё больше угрюмые, суровые, думающие о чём-то своём, не замечающие никого и ничего вокруг, даже ту же самую суету и спешку. Словно потаённый механизм управляет столичными жителями и заставляет их двигаться и почти автоматически делать что-то сомнительно-целесообразное. Словно единый ритм, частый-частый, вторгается в сознание, в разум, подлаживая под себя всё, что не согласуется с ним, делает одинаковыми мысли, чувства, вкусы, привычки, поступки, слова. Конечно, можно подстроиться под этот ритм, можно жить и ещё быстрее, но нормальному человеку это вряд ли по душе. Иногда кажется, что где-то на частоте этого ритма есть некая граница, переступив которую, человек перестаёт быть человеком и сам становится всего-навсего механизмом.