А на нейтральной полосе
Шрифт:
Ирина укладывается спать в кресле. Он видит, как долго она не может устроиться, и взглядом указывает на своё плечо. Она покорно соглашается, склоняется к нему -- и почти сразу затихает.
Вот ведь как бывает: ещё вчера он не знал о её существовании, а сегодня готов ехать с ней куда угодно, оберегая её сон, заботясь о ней, взяв на себя её проблемы. Его и её колени совсем рядом, его щека касается её головы, её тепло, её дыхание -- как будто бы его тепло и его дыхание тоже.
"В Воронеже, наверное, всё не так, как в Москве. Наверное, и люди
Ещё остановка. Пассажиры спят, на улицу выходят лишь некоторые.
Громко разговаривают водители, ночь усиливает голоса и разносит по округе, но суть почему-то не улавливается. Слышится металлический скрежет, что-то пустое, гулкое ударяется об асфальт, потом ещё. Это канистры -- автобус встал на заправке. Скоро граница, а российская солярка дешевле латвийской, вот водители и заполняют всю тару, что есть.
"Вероятно, это Псковская область, пушкинские места. Где-то недалеко Михайловское, Опочка... Ах, Александр Сергеевич!.. Здесь он бывал, творил, влюблялся..."
Он обнял Ирину, намеренно крепко, чтобы проснулась, и потянул её, разомлевшую в сладкой истоме, к выходу; она доверчиво подалась за ним. По пути спросил у водителей о времени стоянки -- минут двадцать, двадцать пять.
На улице теперь совсем холодно.
Ирина кутается в кофточку и не то интуитивно, не то сознательно прижимается к нему, всё теснее и теснее. Он только и успел заметить, что у неё спокойный ровный взгляд; такой бывает у родного человека, который хорошо знает тебя и все твои мысли, переживания, сомнения, который доверяет тебе. Вот её лицо близко-близко, её губы приоткрыты...
Не помня себя, не отдавая отчёта в том, что делает, он взял её на руки и понёс. Руки Ирины крепко обвили его тело, сомкнувшись сзади на шее.
Неистовая дрожь, едва ли не доводящая до судорог, рассыпалась по телу.
Миновали придорожную канаву, продрались сквозь какой-то колючий кустарник, он даже поранил себе руку, но сразу позабыл про боль, -- и в беспамятстве исступления упали в стог сена. Она что-то говорила ему. Наверное, сама не понимая, что. Да и он не понимал смысла её слов. Стрекотали кузнечики, кололось, попахивая накопленным за день ароматным теплом, словно волнами живого дыхания, сено, колыхалось, грозя выскочить из груди, сердце.
8
У обочины выстроилась вереница из большегрузных машин. Значит, граница близко. Автобус на скорости объезжает фуры.
С момента стоянки они не сказали друг другу и слова, хотя не спали. Порой слова не нужны, они могут разрушить общение душ -- а это редкое явление, особенно в нынешнюю, набирающую силу эпоху Интернета и мобильной связи. Переглянулись и то лишь раз, в ответ на упрёк водителя, который из-за них вынужден был задержать отправление.
Впереди средь темноты всё явственнее проступает красный огонёк светофора, всё
За шлагбаум долго не пропускают.
Пробирает беспокойство -- непонятно, с чего бы. Всё просто: Латвия теперь не союзная республика, а чужая страна.
Наконец, загорается зелёный. Автобус трогается и замирает вновь, уже под навесом. Пассажиров просят забрать багаж и пройти на досмотр. Ни с того ни с сего сутолока.
Однако для них -- это какой-то сон, никак не нарушающий внутреннего единения, что фильм с кассеты.
В помещении таможни яркий свет, на улице темнее. Но всё равно через окна видно, как возле автобуса неспешно прохаживаются пограничники с собакой. Крышки пустых багажных отсеков распахнуты, и кажется, автобус оторвался от земли и завис в воздухе.
Из "контрабанды" у него лишь двухлитровая бутыль водки. "Всё, что превышает норму, выпью -- не пропадать же добру!" -- рассудил он, собираясь в дорогу. Но как выяснилось, правила позволяют брать с собой столько. А вот Ирину надо успокаивать: она увидела на плакате строчку, касающуюся провоза кино- и фотоматериалов, и разволновалась, не засветят ли плёнку в фотоаппарате.
Ни у кого ничего запрещённого не нашли. Таможенник выключил оборудование и ушёл. Теперь нужно предъявить документы.
В окошке стеклянной будки женщина средних лет. Лицо строгое и усталое -- почему-то все наши пограничники выглядят усталыми. И форма у женщины какая-то необычная. Впрочем, просто телогрейка наброшена на плечи поверх кителя -- прохладно ночью, даже в помещении. Работа спорится; с непривычки не уследишь за глазами и пальцами женщины. Шелестят страницы документов, мелькают справки, поскрипывает авторучка, дребезжит разболтанный механизм штемпеля. Глядишь -- и очереди как не бывало.
Они снова вместе. Ирина признаётся, что запомнила его адрес, спрашивает телефон. Сама же берёт с него слово, что он не станет её разыскивать. "Пусть так, -- думает он и умиляется, каким тоном Ирина делится откровениями: точно голубка на ушко воркует, -- век готов её слушать".
– - ...Я тебе позвоню. И спрошу: да или нет? Интересно, что ты мне ответишь?..
Увидев их в обнимку, ухмыляется издали тот самый пенсионер -- хорошо, Ирина расположилась к нему в пол-оборота и не замечает.
Проверка завершена, однако в автобус не зовут. Никто, кроме них двоих, ни с кем не разговаривает. Создаётся ощущение, что у людей, собравшихся внутри таможенного пункта, нет ничего ни в прошлом, ни в будущем, а всё, хоть как-то связывающее их с миром, сосредоточено здесь, в этой маленькой, недавно оштукатуренной необжитой комнатушке.
Но вот объявили посадку, и люди буквально бросились к автобусу. То же, что и прежде, бессмысленное стремление опередить других, та же сутолока, суматоха.