А началось с ничего...
Шрифт:
Облепили сержанты борт, наблюдают. Вон здоровенного быка ведут двое. Не бык — зубр. В ноздрях кольцо, за кольцо веревка. Ведут. Один спереди с краюхой хлеба, другой сзади с кнутом. Все ничего шел бычок, перед трапом уперся. Передний и за повод тянуть его, и хлебом манить — ни с места. Глаза остекленил, хвостом восьмерки пишет и — ни шагу. Тогда который с кнутом прицелился и щелк быка. Бык взревел, рога к земле, включил сразу пятую скорость и попер. Поводырь от него. На середине трапа чувствует — щиколотки паром из бычьих ноздрей обдает. Куда? Только в море. Сиганул через перила — бултых! И не выныривает,
Сполз Вовка с мачты, отдыхает. На палубу поднялись оба колхозника, вылез из трюма сигнальный матрос. Живой, язык только прикусил.
— Ну, вы, поводыри бычьи, чего рты пораскрывали? Ведите в клеть, не до Сахалина ж он вам держать его так будет.
Так вон куда они ехали чуть не месяц. Война с Японией за это время успела начаться и кончиться. Сильна Россия.
Отчалили поздно вечером. Порт весь в огнях, и каждый огонек отражен в спокойной воде бухты. Медленно прошли мимо Русского острова и, набирая ход, вырвались в открытый океан. «Владимир Маяковский» работал винтами — море шевелилось. И когда Владивосток потух за сопками, стало еще красивее: небо черное, вода черная, в воде фосфоритки мерцают. Вверху звезды, внизу звезды, и кажется, что ты в космосе на фантастическом корабле.
Утром, чуть свет — все на палубе. Море спокойное, как лужа. Водоросли распустили каштановые космы по воде и нежатся. Белогрудые бакланы, как поплавки, когда нет клева. Вдали нагуталиненный кит, выпустив фонтан, сделал радугу-дугу. Кромсая плавниками океан на узкие полоски, пронеслась возле самого борта стая косаток. И все это наяву, не из книг, не из учебников.
Сахалин проклюнулся сопкой из скорлупы горизонта и завыбирался наружу. Так вот он где, этот известный по учебникам таинственный остров!
Пароход сбавил обороты, важно вошел в бухту. Застопорил, гаркнул так, что похожие на рыжих тараканов домишки порта разбежались по берегу и замерли в страхе. Рогатый якорь очертя голову нырнул в холодную глубь. Подкатил трескучий катерок с пограничниками. Отдали трап, и на город, рассыпанный по узкой полоске, хлынул людской потоп.
Шли куда глаза глядят. А глаза глядели во все стороны. И всюду необычное, чудное. Японки в шароварах и с детьми за спинами. У парикмахерской очередь: бреют лежа. Специальные кресла такие, что клиент ложится в нем на спину. У иного брить-то еще нечего — ждет. Экзотика.
Только Герка так и не отведал ее. Ляжет — кресло короткое, полтуловища мимо спинки висит. Сел — парикмахер до лица достать не может. Покрутился, покрутился седенький старичок вокруг Германа — давай извиняться:
— Извинитце, пужаруста. Пуростице.
По Сахалину ехали на японском поезде. Паровозик махонький, вагончики — картонные коробки на колесах. Посиживают русские, около окошечек сгрудились, поглядывают на ландшафт. Ничего, скоро он изменится. Вон сколько богатства. Каменный уголь прямо ковшами экскаваторы счерпывают сверху. А поезд не торопится. Ползет, ползет — встанет: опять руку кто-то поднял, садит пассажира среди дороги. П-порядки.
— Вот уж тут отставать не страшно, — радуется Шрамм.
Вовку оттерли от окна:
— Ну-ка, отвали. — Боятся, как бы не выпал он.
Вовка послонялся по вагону — чем заняться? Подсел к проводнику:
— Привет. Слышь, море как по-вашему?
— Мо-рэ? А-а, морэ… Тони.
— Тони? Тони. Что-то похоже на русское. Можно догадаться, что к чему. А гора? — Вовка что видит, про то и спрашивает.
— Гора? Гора моя понимай нетту. Гора моя вакаранай.
— Чего тут понимать? Вон то, которое вот так, — Шрамм свел пальцы шалашиком.
— А-а! Вакаримас. Дом?
— Да нет, гора. Понимаешь, бугор такой. Сопка.
— М-м. Яма, яма.
— Ты русский или нет? Я ему про горы, он мне про какие-то ямы.
— Яма, яма, — смеется проводник. — Фудзи-яма. Понимай!
— Где-то слышал. Вулкан, что ли, у вас там на кочках?
15
Если служба в армии вообще началась у Сергея с приятной неожиданности, то служба на Сахалине совсем наоборот. Прибыли на место назначения, распределили их, кто куда требовался.
Усатый капитан с гвардейским значком на габардиновой гимнастерке внимательно выслушал доклад о прибытии сержанта Демарева для прохождения дальнейшей службы, вскрыл пакет с личным делом, перелистал бумажки.
— Понаписали библию. — Сунул все обратно, вывел на конверте «Демарев» и поставил его в картотеку. — Назначу-ка я вас, пожалуй… к командиру…
Сергей ловил каждое слово. Во флагманский экипаж? Вот здорово-то!
— …ординарцем. Как по-твоему, Китаев?
Капитан повернул усы к писарю. Писарь отложил ручку, похрустел белыми пальцами.
— Ординарцем? Сойдет, пожалуй. Видный парень.
Сергей руки в бока, ногу отставил на каблук:
— Говорите, ординарцем? Но я ведь, между прочим, товарищ капитан, а-ви-а-ционный механик.
— А это не известно, что важнее. И упрашивать вас я не собираюсь. Вот идите и представьтесь майору Бушуеву. Китаев, приглашай следующего.
Сергей понуро шел по коридору, пытаясь внушить себе, что должность эта не последняя в армии, что ординарцы тоже совершали чудеса героизма, заслоняя собой командиров от верной смерти, но… война кончилась.
Майор выглядел просто: на гимнастерке в пять этажей орденские, колодочки, зеленые полевые погоны.
— Ну, что ж, Демарев, будем вдвоем командовать, раз один не справляюсь.
«Можно без иронии бы». Сергей усмехнулся, сжал губы. На загорелых скулах обозначились желваки.