А П Чехов в воспоминаниях современников
Шрифт:
– И я и Левитан не ценили жизни, пока были совершенно здоровы, теперь только, когда мы оба серьезно заболели, мы поняли ее прелесть! \371\
В то время, когда я была в Мелихове, Антон Павлович собирал для издания все свои рассказы, напечатанные в юмористических журналах{8}. Его брат разбирал эти старые журналы и вслух читал рассказы. Чехов заливался смехом:
– Это мой рассказ? Совсем не помню! А смешно...
В ходу были всякие домашние словечки, забавные прибаутки. Антон Павлович поддразнивал
– Говорить глупости - привилегия умных людей!
Себя называл Потемкиным:
– Когда я еду мимо церкви, всегда звонят, так было с Потемкиным.
Я усомнилась. Дня через два, рано утром, мы поехали на станцию. Проезжаем через село, равняемся с церковью - зазвонили колокола.
– Слышите?! Что я вам говорил?
– И тут же спросил, неожиданные вопросы были ему свойственны: - А вы играли в моем "Медведе"? Нет? Очень приятно, а то каждая почти барышня начинает свое знакомство со мной: "А я играла вашего "Медведя"!"
Кроме Мелихова, общие воспоминания у нас были и о Богимове, где Чеховы провели лето и куда я попала через несколько лет после них. В гостиной с колоннами все так же еще стоял большой старинный диван карельской березы; на спинке его было написано братом Антона Павловича такое стихотворение:
На этом просторном диване,
От тяжких трудов опочив,
Валялся здесь Чехов в нирване,
Десяток листов исстрочив.
Здесь сил набирался писатель,
Мотивы и темы искал.
О, как же ты счастлив, читатель,
Что этот диван увидал!
В соседнем имении вокруг сада шла, совсем необычно, аллея из елок. Отсюда она попала в "Дом с мезонином".
Так в воспоминаниях о России проходило вечернее чаепитие у Антона Павловича в Ницце. Он норовил его затянуть, но д-р Вальтер не позволял ему поздно ложиться спать.
Приблизительно около десяти часов где-то по соседству кричал осел, и каждый раз, несмотря на то, что мы знали об этом, так громко и неожиданно, что Антон Павлович начинал смеяться. Ослиный крик стал считаться сигналом \372\ к окончанию нашей вечерней беседы. Д-р Вальтер и я желали Антону Павловичу покойной ночи и уходили. Помню одно исключение - встречу Нового 98 года - ровно в полночь.
Весной 98 года Антон Павлович приехал в Париж. Максим Максимович Ковалевский и я встретили его на вокзале. Приехал бодрый и веселый. Нашу небольшую компанию русских художниц раскритиковал:
– Живете как на Ваганькове! Скучно, нельзя же все только работать, надо развлекаться, ходить по театрам. Непременно посмотрите в Folies bergeres новую пьесу, очень смешная: "Nouveau jeu", - и несколько позже спросил: Послушались, посмотрели смешную пьесу?
Чехов говорил, что "Кармен" самая любимая его опера. Цирк он тоже очень любил. Осенью 98 г. перед отъездом из Москвы он пригласил
В цирке я скоро устала и захотела уйти одна, но мои спутники решили тоже уйти. Была чудесная звездная ночь, после жары и духоты в цирке дышалось легко. Я выразила свое удовольствие по этому поводу, и Антон Павлович сказал:
– Так легко, наверно, дышится человеку, который выходит из консистории, где он только что развелся! \373\
К.С.СТАНИСЛАВСКИЙ
А.П.ЧЕХОВ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕАТРЕ
(ВОСПОМИНАНИЯ)
Печатается по изданию 1960 года, стр. 371.
. . . \417\
В.В.ЛУЖСКИЙ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
Печатается по изданию 1960 года, стр. 439.
. . . \421\
В.И.КАЧАЛОВ
(ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ)
Когда Антон Павлович хвалил актера, то иногда делал это так, что оставалось одно недоумение.
Так он похвалил меня за "Три сестры".
– Чудесно, чудесно играете Тузенбаха... чудесно...
– повторил он убежденно это слово. И я было уже обрадовался. А помолчав несколько минут, добавил так же убежденно:
– Вот еще N{1} тоже очень хорошо играет в "Мещанах".
Но как раз эту роль N играл из рук вон плохо. Он был слишком стар для такой молодой, бодрой роли, и она ему совершенно не удалась.
Так и до сих пор не знаю, понравился я ему в Тузенбахе или нет{2}.
А когда я играл Вершинина{3}, он сказал:
– Хорошо, очень хорошо. Только козыряете не так, не как полковник. Вы козыряете, как поручик. Надо солиднее это делать, поувереннее...
И, кажется, больше ничего не сказал.
Я репетировал Тригорина в "Чайке"{4}. И вот Антон Павлович сам приглашает меня поговорить о роли. Я с трепетом иду.
– Знаете, - начал Антон Павлович, - удочки должны быть, знаете, такие самодельные, искривленные. Он же сам их перочинным ножиком делает... Сигара хорошая... Может быть, она даже и не очень хорошая, но непременно в серебряной бумажке...
Потом помолчал, подумал и сказал:
– А главное, удочки...
И замолчал. Я начал приставать к нему, как вести то или иное место в пьесе. Он похмыкал и сказал: \422\
– Хм... да не знаю же, ну как - как следует.
Я не отставал с расспросами.
– Вот, знаете, - начал он, видя мою настойчивость, - вот когда он, Тригорин, пьет водку с Машей, я бы непременно так сделал, непременно.
– И при этом он встал, поправил жилет и неуклюже раза два покряхтел.
– Вот так, знаете, я бы непременно так сделал. Когда долго сидишь, всегда хочется так сделать...
– Ну, как же все-таки играть такую трудную роль, - не унимался я.
Тут он даже как будто немножко разозлился.
– Больше же ничего, там же все написано, - сказал он.