А П Чехов в воспоминаниях современников
Шрифт:
То были блаженные, патриархальные времена, когда не существовало ни санитарных правил, ни разных обязательных постановлений и когда представитель пожарной команды, на которого был возложен надзор за хранением в лавках керосина и огнеопасных веществ, делал периодические набеги и, выпив несколько рюмок водки и получив два-три двугривенных, мирно уходил и только на пороге вспоминал:
– А как у вас... тово?.. /35/
– Слава богу, все хорошо с...
– Безопасно?
– Вполне безопасно-с...
– Ну, то-то же... А то ведь сгорите...
Существовала одна лишь торговая депутация, но и та преследовала одни только фискальные цели: все ли торговые документы
Антоша, сидя в лавке, должен был знать, где, на какой полке и в каком ящике хранится такой-то товар. Павел Егорович требовал, чтобы все отпускалось покупателю без замедления и моментально. Если покупатель требовал сальную свечу за три копейки, перцу на копейку и за две копейки селедку, то Андрюшка стремглав летел вниз по лестнице в погреб за свечкой, Гаврюшка лез под самый потолок за перцем, а Антоша вылавливал крючком на палке из бочонка ржавую астраханку.
Назначение многих товаров было для Антоши-гимназиста долгое время загадкою.
– Папаша, для чего продается семибратняя кровь?
– спрашивал он у отца.
– От лихорадки.
– А гнездо?
– Когда вырастешь, тогда и узнаешь...
Семибратняя кровь - это известковый скелет привозимого из-за границы коралла. Это - трубчатый камень темно-малинового цвета, совершенно нерастворимый в воде. От такого лекарства всякий доктор пришел бы в ужас. Но обыватели толкли его в порошок, пили с водкою во время лихорадки и... слава богу, оставались живы. А пресловутое "гнездо" так и осталось для Антона Павловича неразгаданным даже и тогда, когда он уже сам был врачом. В состав этого удивительного лекарства входило многое множество каких-то трав, порошков и минералов. Антон Павлович уже в зрелые годы пробовал записать по памяти состав этого "гнезда" и вспомнил, между прочим, что туда входили: нефть, металлическая ртуть (живое серебро), азотная кислота (острая водка), семибратняя кровь, стрихнин (кучелаба), сулема, какой-то декокт в виде длинных серых палочек и целая уйма всякой дряни. Все это /36/ настаивалось на водке и давалось внутрь столовыми ложками.
Употребление этого лекарства Антоша узнал случайно раньше того времени, которое Павел Егорович определил словами: "Когда вырастешь, тогда и узнаешь". Вошел однажды в лавку хохол и потребовал у Павла Егоровича "четверть гнезда". Антоша был тут же.
– Для какой вам надобности?
– осведомился Павел Егорович.
– Жинка родила, и теперь у нее в животе уже третий месяц золотник ходит, - ответил хохол.
Антоша тотчас же вообразил, что хохлушка, о которой шла речь, вероятно нечаянно проглотила тот самый медный золотник, который кладется на весы, когда отвешивается на две копейки чаю. Но для Павла Егоровича этого диагноза было совершенно достаточно, и он немедленно принялся за приготовление лекарства.
– А будет "гнездо" действовать?
– усомнился хохол.
– Непременно подействует, - уверенно ответил Павел Егорович.
– Сам видишь, тут разные специи: одно потянет сюда, другое - туда; золотник и перестанет ходить по животу...
Хохол удовлетворился вполне этим ответом, уплатил деньги и ушел совершенно довольный. Но Антон Павлович потом, уже изучая в университете химию, никак не мог додуматься до того, какую пользу могла принести роженице металлическая ртуть, принятая внутрь в смеси с нефтью и азотной кислотой.
– Много, вероятно, отправило на тот свет людей это "гнездо", говаривал он, уже будучи врачом.
А между тем в дни детства он отвешивал разные снадобья для этого лекарства с такою спокойною совестью, с какою отвешивал
Долго помнил Антон Павлович и какой-то "сорокатравник", продававшийся в пакетах, завернутых в выцветшую золотую и серебряную бумагу. Что это были за травы - так и осталось неизвестным; известно было только одно, что водочный настой их рекомендовался буквально от всех болезней, особенно же при горячке. Помнил Антон Павлович также и "всеисцеляющий пластырь доктора Алякринского", продававшийся в /37/ круглых картонных коробочках. С этим пластырем, между прочим, на глазах у Антоши был произведен эксперимент. По Таганрогу ходил и нищенствовал дурачок Климка. Зашел он за милостыней и в лавку к Павлу Егоровичу как раз в то время, когда компания праздных маклеров-завсегдатаев была уже порядочно на взводе. От нечего делать эта милая компания предложила Климке стакан водки и пятак под условием, что он закусит выпивку пластырем Алякринского. Дурачок согласился и съел целую коробочку. После этого его еще много лет видели на похоронных и свадебных процессиях здравым и невредимым...
Несмотря, однако же, на такой удачный исход, пластырь этот находил себе мало покупателей. Одну коробку его взял полицейский чиновник для своей опаршивевшей охотничьей собаки, но денег не заплатил, а Павел Егорович напомнить ему о долге не решался и только однажды, при встрече на базаре; заискивающим тоном спросил:
– Что, как собачка ваша? Поправилась от пластыря?
– Издохла, - ответил угрюмо полицейский.
– У нее в животе завелись черви...
II
– Антоша, бери ключи и ступай с Андрюшкой и Гаврюшкой отпирать лавку! А я к поздней обедне пойду, - отдаст приказ Павел Егорович.
Мальчик с кислою миной поднимается из-за стола, за которым только что пил чай, и без возражений идет исполнять приказание, хотя ему и очень грустно. Он еще вчера условился с товарищем-соседом прийти к нему играть в мяч.
– Павел Егорович, пожалей ты ребенка!
– вступается Евгения Яковлевна, мать Антоши.
– Ведь ты его чуть свет разбудил к ранней обедне... Он обедню выстоял, потом домашний акафист выстоял... Ты ему не дал даже и чаю напиться как следует... Он устал...
– Пускай приучается, - отвечает Павел Егорович.
– Я тружусь, пускай и он трудится... Дети должны помогать отцу. /38/
– Он и так всю неделю в лавке сидит. Дай ему хоть в воскресенье отдохнуть.
– Вместо отдыха он баловаться с уличными мальчишками начнет... А если в лавке никого из детей не будет, так Андрюшка с Гаврюшкой начнут пряники и конфекты лопать, а то и деньги воровать станут... Сама знаешь, без хозяина товар плачет...
Против этого аргумента даже и Евгения Яковлевна ничего возражать не может, и ее доброе материнское чувство невольно отступает на второй план. Она так же, как и Павел Егорович, убеждена в том, что Андрюшка и Гаврюшка страшные воры и что за ними нужно смотреть и смотреть, хотя ни один из них до сих пор еще не был уличен.
Бакалейная торговля в своей внутренней жизни имеет довольно больное место: мелкие хищения - с одной стороны, и болезненная подозрительность - с другой. Хозяину кажется, что пряники, орехи, конфекты и всякий съедобный товар очень соблазнительны для мальчиков-лавочников, а дорогие деликатесы вроде икры и балыка - для приказчиков. Поэтому у него всегда болит сердце. Он не может отлучиться из лавки ни на минуту без того, чтобы его не преследовала мысль о расхищении его добра. Ему вечно грезится, что его служебный персонал без него набивает себе рты и карманы самым бессовестным образом. Павел Егорович на этот счет не составлял исключения, и всегдашней его поговоркою было: