А песня осталась...
Шрифт:
— Ты не очень там… Будь осторожна… — тихо говорит Володя. — Если представится случай — напиши…
— Куда? — тоскливо спрашиваю я. — Разве узнаю, где ты будешь? Да и сама скоро полечу…
Он озадаченно молчит. Потом говорит неуверенно:
— Напиши в школу. Ребята мне передадут…
Я согласно киваю, и мне почему-то становится грустно-грустно.
—
Потом я протягиваю ему руку, он ненадолго задерживает её в своей. Смущенно проговорив: «До встречи!», он уходит — в темноту Зареки, в улицы родного города.
А мне предстоит объяснение с подругами: где это я так надолго задержалась и с кем?
Ночью, в наушниках, сижу возле радиостанции, кручу ручку настройки, ловлю в эфире нужный позывной и в полумраке нашей «дежурки» мысленно вижу завидно большие Володины глаза, детские ямочки на его щеках, мягкую, ласковую улыбку… Высчитываю, сколько осталось до его восемнадцатилетия, — успею ли поздравить с днём рождения, прежде чем нас отправят на задания? Я уже знаю, что подарю ему стихи — сама их сочиню.
На сердце становится так хорошо! Наступает рассвет, а мне нисколько не хочется спать. Предлагаю сменщице подежурить за неё — та с радостью соглашается. И я снова посылаю в эфир свои позывные, и в его многоголосии мне слышатся отзвуки Володиной музыки — нежной и чистой.
И проходит целая вечность, прежде чем Володя снова войдет в мою жизнь. Только сначала я не подумаю, что это так глубоко и надолго, так больно ранит меня!
Я не смогла поехать на сорокалетие нашей школы: какие-то очень важные дела задержали. Подруги — бывшие радистки — переслали мне газету, где на четвертой полосе кратко сообщалось о проведенном празднике.
Со спокойным интересом развернула газету. От снимка бывших курсантов на фоне школы повеяло той героической порой, вспомнилась наша боевая юность… Защемило внутри, заныло тихо…
Тщательно изучаю фотографию памятного на всю жизнь здания… Вот здесь, в угловой комнате второго этажа, занимался наш взвод. А вот — наконец-то, через столько лет! — мемориальная доска на фасаде. А это — так называемый «подрисуночный текст»…
Полыхнуло пламенем по сердцу! А казалось почему-то, что всё уже отболело, притихло…
Снова, медленно, будто сквозь дымку, перечитываю: «…не вернулись с задания Анфиса Горбунова, Клара Давидюк, Владимир Миловзоров…»
Володечка!… Я не смогла дочитать текст до конца. Лишь сейчас поняла, что всю жизнь ждала встречи с тобой!…
Я шла по непролазным топям, по крутым жизненным склонам, через беды и взлеты — столько лет шла! — чтобы встретиться! Всегда, всю жизнь в глубине сознания держалась надежда, что ты найдешь меня — в Москве ли, на краю ли света — найдешь, снова протянешь руку, улыбнешься так же ласково и мягко, по-доброму взглянешь на меня, как в тот вечер…
Гады! Мерзкие гады — фашисты!
Они выкололи ему глаза…
За то, что честно, до конца выполнил свой солдатский долг. За то, что остался верным военной присяге, преданным сыном своей великой Родины…
Но я этого пока не знаю. Я начинаю поиск. Пишу, звоню знакомым, друзьям. Идут месяцы… И вот наконец передо мной лежит сообщение о его последних минутах, копии его писем родным, адрес его брата.
Это — самое трудное для меня сейчас. Каждый день, возвращаясь с работы, я проезжаю мимо дома, в котором живет человек, бесконечно похожий на Володю — они были близнецами. А я всё не могу, не смею, у меня не хватает сил позвонить в дверь его квартиры, встретиться с ним взглядом…
Неужели я должна пройти ещё и это испытание?!
Сизое марево обнимает южную степь, пирамиду скромного обелиска. Высоко в небесной шири заливается жаворонок. Мягкими, плавными волнами колышутся под легким ветерком степные травы. Их движение напоминает ритм дорогой для меня мелодии — светлой и горькой.
Продолжается Володин час…