А после они...
Шрифт:
– А может, мы лучше где-нибудь пообедаем? Я заказал столик.
Папа такой. Сначала что-то делает, а потом спрашивает. Ну и как ему отказать?
– С радостью.
– Дела подождут?
– О чем разговор? Конечно. Для тебя что угодно.
Сворачиваю открытые на экране компьютера таблицы. Подхватываю сумочку и, взяв отца под локоть, увожу прочь.
Болтая о всякой ерунде, располагаемся в любимом ресторане. Когда папа решил перебраться сюда, я, действительно не очень жалующая Азию, откровенно обалдела. И даже пыталась какое-то время наладить свою жизнь
– … и вот я подумал, почему бы ему этим не заняться. Эй! Жень, ты меня слышишь?
– Фоме? Нашим сайтом? – удивленно моргаю я.
– Ну, если за время, что мы не виделись, у тебя не появилось нового ухажера-программиста, то да, ему.
– Пап! – закатываю глаза.
– Да ладно тебе. Что скажешь?
Не знаю! Скажу, что это отличная идея – совру. Хотя при мысли, что Фома займется чем-то стоящим, еще и в одном со мной офисе, расправляются крылья. На которых, правда, вряд ли получится воспарить к небесам. Это совсем не его уровень. Феоктистов – гениальный программист. Ему будет тесно в нашей фирме. Тесно и скучно.
– Скажу, что он может претендовать на работу попрестижнее.
– Так что ж не претендует, Жень? Или я чего-то не понимаю? Может, у вас под окнами работодатели выстраиваются в ряд, м-м-м?
– Не выстраиваются, – поджимаю губы.
– Вот и я о том. Так что? Передашь парню мое предложение?
– Если ты мне объяснишь, зачем тебе это. Что-то я не припомню, чтобы ты лично подбирал персонал.
– Затем, что моей дочери не пристало встречаться с…
– Ясно. Можешь не договаривать. То есть это единственная причина? Или есть что-то еще? – подбираюсь, не сумев себе объяснить собственную реакцию.
– Ладно. Ты меня раскусила, – будто нехотя бросает отец. – Я хочу немного выбесить его мамашу.
– Зачем? – широко распахиваю глаза.
– Таким бабам это иногда нужно, – туманно объясняет отец.
– Нужно побеситься? Ты серьезно вообще?
– Ага. А то она как запрограммированная машина. Одна работа на уме, да сын. Которому уже давным-давно пора перестать вытирать сопли.
– Тебе-то какое дело до этого?
– Да не знаю. Просто если я ее не встряхну, то кто, да, Жень?
– Нет, пап. Я реально ума не приложу, на кой тебе это надо. Понравиться она тебе не могла, или… Па-а-ап?! – округляю глаза как блюдца. Нет, во дела! Когда бы я еще увидела своего отца, ерзающего на стуле, словно подросток перед вернувшейся с родительского собрания мамкой?
– Да ты ешь, ешь, Жень. Совсем худючая…
Окунаю ложку в свой том ям. Я не очень люблю азиатскую кухню, но этот суп в самом деле –
– Пап, ты же в курсе, да, на что способны женщины?
– Это ты к чему, колбаска?
– К тому, что у генеральши длинные руки. Она даже каким-то образом умудрилась сделать так, что Фоме теперь закрыт вход во все бойцовские клубы острова.
– Ну, это для меня не секрет. С этим я ей помогал лично.
– Ты?! А з-зачем?
– Затем, что не хочу, чтобы ты лила слезы, когда этому идиоту проломят череп. А сам он, похоже, вряд ли остепенится.
Подвисаю, вглядываясь в родные черты, и вдруг так отчетливо все понимаю! Папка… мой замечательный милый папка просто видит в Фоме себя. Ведь он тоже проходил через это! И через смерть любимой женщины, и через последовавшее за этим отчаяние. Как я могла забыть?
– Пап… Ты в нем себя видишь, да?
– Ой, заканчивала бы ты с этим психоанализом.
– Ладно, – смеюсь. – Пап…
– М-м-м?
– А как ты пережил, ну… мамину смерть? Может, твой опыт ему как-то поможет?
– Пока он сам того не захочет, помочь ему невозможно, Женя. Осознай это. Чтобы не было мучительно больно.
Обидно, конечно. Но на правду не обижаются, да? Горько хмыкнув, отворачиваюсь к окну.
– И все же мне интересно, как ты справлялся.
– У меня был охренеть какой мотиватор. Ты не давала мне расклеиться.
– Ты очень любил маму?
– Да хрен его знает. Память – безжалостная штука. Сейчас уже и не вспомнишь, как было.
– Любил, – убежденно киваю я. – Раз не женился еще раз.
– Может, у меня все впереди, – оскаливается отец. И я впервые в жизни вдруг ловлю себя на мысли, что это вполне возможно. В конце концов, ему всего сорок семь, и он просто прекрасно выглядит. Может, у папки и не такие мощные косые, как у Фомы, но пресс у него имеется. А лысина… С тех пор, как папа стал бриться под ноль – его иногда принимают за Джейсона Стейтема. Однажды он даже прикололся и раздал в самолете автографы. Как же мы потом ржали!
Почему я вообще решила, что отец у меня едва не монах? Потому что он не знакомил меня со своими женщинами? Так это как раз таки легко объяснимо. Из-за работы и необходимости быть мне и мамой, и папой вряд ли у него находилось время на поддержание хоть сколько-то серьезных отношений. А знакомить ребенка с любовницей, которые у него наверняка не переводились – не слишком хорошая идея. Я же вижу, как на него смотрят. Даже, вот, сейчас. Фу-у-у… Окститесь, это все-таки мой папа! Облизывайтесь на него, когда я уйду, ладно?!
– Я буду только рада.
– А так и не скажешь, – раскатисто смеется отец. – Никак, ревнуешь папку, колбаса?
– Знакомое чувство? – язвлю в ответ, невинно хлопая глазами.
Отец промокает рот салфеткой. Стучит пальцами по столу и вдруг резко меняет тему:
– Ты же в курсе, да, всей этой возни с контрацепцией?
– Па-а-ап! – едва не визжу я, – мне двадцать пять, перестань, я сейчас просто под землю провалюсь со стыда.
– Ладно-ладно. Я должен был это сказать.