А Роза упала… Дом, в котором живет месть
Шрифт:
— Наша Таня громко плачет, не берут ее на дачу. Тише, Танечка, не плачь — в жизни будет много дач! — с чувством продекламировал спящий Юраня.
Юля в ярости даже не обратила внимания на чудесные строки. Покраснев от негодования, она фактически проорала:
— Марго, извини меня, конечно, но ты говоришь абсолютную чушь! Ты мне бодренько так предлагаешь совершить должностное преступление в обмен на электрогитару для Тани?!
— Наша Таня громко плачет, вновь у Тани пересдача. Тише, Танечка, не плачь — раздевайся и хреначь! — послушно откликнулся Юраня.
— Я бы не стала оперировать такими понятиями, как преступление, — невозмутимо ответила Марго, попутно пинув жениха раз, два и еще три. — Подумаешь, преступление, подмахнуть подпись на справке… Как будто я тебя вот сейчас попросила организовать покушение на президента или, того хуже, премьер-министра… А насчет электрогитары, так есть варианты. Две электрогитары. Соло и бас. Пусть у девочки Тани будет группа. Музыкальная.
— Громко плачет Таня наша, уронила в речку Машу. Тише, Танечка, не плачь, не поможет Маше плач, — проворковал с улыбкой счастья Юраня.
Лукаш Казимирович ненавязчиво отодвинул цельнометаллическую Марго от пылающей гневом Юли. Осторожно взял Юлину дрожащую от волнения ледяную руку в свою — теплую и обширную.
Ах, не об этом ли мечтают девочки с начала мучительного периода полового созревания и до могилы включительно, чтобы твою — дрожащую, в его — обширную, да еще теплую? А ежели при этом тебе скажут что-нибудь с притяжательным местоимением« моя» , вот, например,« любовь моя» — неплохо, да и« дурочка моя» — пойдет. И куда только, в какие дальние края, за высокие горы, за глубокие озера, за многие часовые пояса улетает все, что« дурочка» так тонко для себя сконструировала — рафинированная независимость, гордая самодостаточность, интеллигентное спокойствие, легкое дыхание имени И. А. Бунина, как же без него… Прости, русскоговорящий читатель, за офф-топ [24] , скорее вернемся к новопреставленной Розалии Антоновне, свободной уже от любых мечтаний.
24
Уход от темы (от англ. off topic — вне темы).
— Юля, — произнес он негромко, практически прошептал, — милая, я бы на вашем месте попросил некоторый тайм-аут…
У него произнеслось: «мивая», и Юля уже привычно уплыла. Или улетела? В общем, взять тайм-аут она согласилась. Усаженная Лукашем Казимировичем в кресло-качалку, заботливо укрытая павловопосадским, неизвестно откуда приблудившимся платком, она слабо взмахнула сигаретой — и тотчас же была угощена огнем. Лукаш Казимирович время от времени легонько оглаживал ее плечо через мягкую шерстяную ткань в крупные страшноватые цветы, предложение насчет подмахнуть подпись уже не казалось столь неприемлемым и невозможным.
Несмотря на казус с Розалией Антоновной Юле было очень хорошо, она смущенно оглядела сестер, не желая оскорблять их дочерние чувства.
Но, судя по всему, дочерние чувства затронуты были не так чтобы сильно. Картина с трудом сдерживаемого народного горя была неубедительна, особенно нарушал траурную атмосферу Юраня, через три-пять минут приветливо высказывающийся в стихах:
— Наша Таня громко плачет, довыпендривалась, значит. Улыбайся, Тань, короче, — раздражает это очень…
Дамы решительно одобрили выпить еще по одной, Лукаш Казимирович безотказно поработал барменом, не отказал и себе в очередной порции «Еврейского стандарта» — вновь не чокаясь по русской традиции и не закусывая — по славянской. Подумавши пару минут, прикрыл окно — стало прохладно, а темно было уже давно, и жирная ночная бабочка ритмично стучалась маленькой безмозглой головенкой о фонарь, свисающий на бронзовой цепи с потолка. По стенам плясали, переплетаясь, неровные длинные тени, причудливые в свете свечей, хулиганка Розка незаметно для окружающих изобразила малый театр призраков: из пальцев правой руки собачку, старушку, открывающую беззубый рот, и петушка — о, это уже из двух ладоней… «Англичанка» Ирина скупо улыбнулась и отпила из высокого стакана минеральной воды.
Ни одна из трех сестер не была человеконенавистницей и не желала станцевать «барыню» в красных сафьяновых сапожках на гробу собственной матери, но слишком велика была пропасть нелюбви и обид, кишащая змеями, совсем без лестниц, чтобы затянуться и исчезнуть из-за одного простого факта смерти, пускай и немного насильственной.
Обижаться на дочерей Розалия Антоновна начала давно, обдуманно и методично, дочери же в обиду были втянуты по порядку номеров: первоначально Лилька, старшая, не оправдавшая надежд и родившая приблуду неизвестно от кого, затем — Марго, как дохрена умная и неподдающаяся, потом Розка — чуть в меньшей степени, но все-таки.
Лилька хмурится, удерживает в памяти свой выпускной бал, светло-светло-фиалковое платье, украшенное розочками из бусин, первый высокий каблук, тонкий, как иголка циркуля, ожерелье из жемчуга, выуженное из бабушкиных бесценных закромов, не совсем осознанное, но все-таки ощущение счастья. Оправляя пышную юбку перед зеркалом, вывязывая сзади достойный по красоте бант, она спрашивает тоненьким голоском проходящую мимо мать:« Ну как, мамочка, как все смотрится вместе, что бант? не слишком ли здесь этот жемчуг?» Пританцовывая на цыпочках, с трепетом дожидается ответа. Безупречная Розалия Антоновна, немного прикусив губу, задорно шутит без интонаций:« Немного похоже на говно получилось…» — и проходит далее, с ровной спиной и подбородком вверх.
Марго усмехается, еще не хватало вспоминать всякую мерзость, но она помнит, никак не может забыть — второкурсницей отправляется в Принстонский университет, стажироваться полгода, это несомненное достижение, молодец, девочка, скажет сосед по креслу в самолете, мать пренебрежительно усмехнется:« Ну, может, хоть какую чернозадую обезьяну для себя с ветки снимешь…»
Розка забавляется игрой бликов на ровно оштукатуренной стене веранды, в детстве мать дразнит ее свинтус-пузо, говорит, что не может называть именем Роза такую безобразную толстуху. Девочка перестает есть вообще, потом долго поправляет детское здоровье в клинике Четвертого управления. Розка пожимает плечом, давно это было, давно, ее преувеличенная тень содрогается в такт.
Юля где-то на краю плывущего сознания вспоминает, что своих дочерей Розалия Антоновна крайне редко называла по именам. О, нет, для них существовала масса иных обращений, дружелюбных и семейных.
Выхухоли сифилитичные, мутанты напудреннные, вспоминает Юля, а еще жопы шерстяные, курицы яйцеголовые, все это не способствовало росту ее популярности. Розалии Антоновне было, в общем, все равно, думает Юля.
Вот и получилось, что трем сестрам — Боже, как еще литературно! — тоже было все равно. В общем.