А Роза упала… Дом, в котором живет месть
Шрифт:
Юля извинилась перед сердитой Марго и сошла с чуть выщербленных, но все еще прекрасных каменных ступеней в Сад. Звенели крыльями неопознанные насекомые. Вдалеке брехали неизвестные собаки. Неуверенной походкой, прижимая к пышной груди сцепленные в замок пальцы рук, прошла в Садовую глубь постоялица с Южной веранды, красивая девушка. Кивнула Юле. Юля кивнула тоже. Наконец, сказала удаленному ИванИванычу:
— Здорово, что хочешь?
— Поговорить хочу, — признался ИванИваныч, — скучаю без тебя. Сегодня Зоя Дмитриевна дружила с Кирой Николаевной, очень смешно.
Заместительница заведующего отделением Зоя Дмитриевна и старшая сестра Кира Николаевна имели друг к другу ряд нравственных претензий, их отношения были очень, очень непростыми и менее всего походили на дружбу.
— Да? — равнодушно спросила Юля, рассматривая Марго, быстро-быстро шагающую кругами вокруг большого стола, каждый раз, проходя мимо красивого старинного полукресла с резными подлокотниками, она поддавала его ногой, увесисто так поддавала. Старинное полукресло уже проехало метра полтора.
— Да. Подружились на фоне, конечно же, ремонта в отделении. Ты вот скитаешься и не знаешь, что с сегодняшнего утра работы просто кипят…
— Кипят, — согласилась Юля, — я знаю.
— Что ты можешь знать! — возмутился ИванИваныч. — Ты же не видела эту таджикскую бригаду. Или узбекскую. А Кира Николаевна видела. Посмотрела она на них, посмотрела и говорит с пугающей сердечностью Зое Дмитриевне: «Где русские рабочие, вот я интересуюсь? Повымерли все? Такие, работяги, мужики, косая сажень и светлые волосы?»
А Зоя Дмитриевна ей возьми, да и ответь: «И не говорите, милая. Что нам эти узбеки настроят, я вас спрашиваю. Или таджики. Ну что они умеют? Заваривать чай в ватных халатах? Плов руками кушать? Моей золовке такие лоджию испортили».
— Лоджию чьей золовке? — немного запуталась Юля. Марго в двух метрах левее пинала стол.
— Зоидмитриевниной, — обиделся ИванИваныч, — ты не слушаешь меня.
— Слушаю, — успокоила его Юля, — ну что ты.
— Так вот, — радостно продолжал ИванИваныч, — вот, и минут двадцать они светски беседовали об испорченной лоджии. А потом Зоя Дмитриевна так снисходительно интересуется сыном Киры Николаевны: «А Вовка-то твой, — говорит, — как? Пишет?»
«Пишет, каждый день почти. — Отвечает Кира Николаевна. — Да мы по СКАЙПИ общаемся, удобно».
«Как он там устроился, в Германии-то?» — не успокаивается Зоя Дмитриевна.
«Очень, очень хорошо! — Кира Николаевна даже ручки потирает от удовольствия. — Работает, доволен. Знаете, у них ведь небольшая бригада, узкие специалисты. Вот мой Вовка по плитке у них… А друг его, Борька — малярные работы…»
— Отлично, — сдержанно прореагировала Юля, — весело у вас.
— Да, у нас весело, а ты отрываешься от коллектива! — сурово подытожил ИванИваныч и отсоединился внезапно.
Юля пожала плечами и шагнула обратно на веранду. Марго встретила ее бурно:
— Не торопятся они, понимаешь! — вскричала она, пиная перильца. — А это знаешь, почему? А это потому, что Юраня мой им рылом не вышел! Помнишь Юраню? — зачем-то уточнила она строго.
— Как не помнить, — успокоила ее Юля. — Великолепно помню.
— Где вот он только? — погрустнела Марго. — Несколько часов уже признаков жизни никаких не подает…
— Забавно, — подивилась Юля. — Может, в Саду? Дышит?
— Дышит, — горько усмехнулась Марго, пиная острой коленкой антикварный буфет из ореха, — скорее, глотает… Но ничего, — заверила она Юлю, — ничего, я его от этого дела быстро отучу… У меня личный метод… Не забалуешь.
— Да? — воспитанно отозвалась Юля, имея массу оснований сомневаться в возможности быстрого отучения Юрани от глотания. Пожалуй, она бы послушала про Маргошин метод: учитывая человеколюбие автора, он мог быть небезынтересным и доктору Менгеле, например.
Оживленно переговариваясь и глупо хихикая, на веранду вышли Лилька и Розка в непомерно длинных сарафанах, несколько однополых детей, и — замыкающим — великолепный Лукаш Казимирович в благородно поблескивающем чернильно-черном костюме. Запонки просверкнули некрупной шаровой молнией. Ботинки ярко отразили тухловатый электрический свет. Он взглянул на Юлю, и она с готовностью и наслаждением подожглась изнутри, снизу вверх, занялась, заискрилась.
— Продолжаем разговор, — сказала грубая Розка, подозрительно оглядывая искрящуюся Юлю. — Где жратва, я не поняла?
— Ты пошутила сейчас, Роззза? — вновь зашипела нервная Марго. — Это ты должна была подать барашка с фасолью, ссссессстренка…
Милое слово «сестренка» прозвучало в ее устах площадной бранью, каковой прославилась всеобщая матушка Розалия Антоновна, ах, генетика-генетика, пропрыгала легким шариком от пинг-понга неясная мысль в Юлиной напрочь влюбленной голове.
— Значит, подать? — с угрозой спросила Розка, явно подыскивая увесистый и удобный для метания в изящную сестрину голову, предмет.
Приятную беседу сестер прервала «англичанка» Ирина: сначала в дверях появился ее худощавый и обтянутый джинсами зад, похожий на два бобовых зернышка, потом выгнутая по-кошачьи спина, потом напряженные плечи, а потом Ирина развернулась и явила себя присутствующим целиком. Лицом она остро страдала, а на вытянутых руках держала гигантский чугунный казан, темно-зеленый и тяжелый, видимо.
Ирина любит одиночество, не показушное« надоели-все-нафиг-не-хочу-видеть» — в кругу семьи и внимательных друзей, а честное, настоящее Одиночество, со слоем серебристой пыли на столах, зеркалах и телевизоре, одним банным полотенцем в ванной комнате, скорее всего синим, и скучающей без собеседниц зубной щеткой. Она готова платить за него дорого, она и платит за него дорого. Ирина любит заваренный в чайничке на одну персону зеленый чай, третью чашку кофе с густой светло-коричневой пенкой, мерный гул включенного компьютера, свои мысли. Мыслей у Ирины много, она дрессирует их, как тигров, нет-нет, про воспитание тигров говорят — укрощение. Так что Ирина укрощает свои мысли, рассаживает их на полосатых тумбах в форме усеченного конуса вкруг по периметру затянутой красным арены, сама остается в центре, с шамбарьером в сильных и тонких руках.