А Роза упала… Дом, в котором живет месть
Шрифт:
Через пару минут и десяток русских пословиц (девятнадцатого века), Лилька немного пришла в себя:
— Лукаш Казимирович его зовут, — небрежно сообщила она, явно довольная близким знакомством с польским чуть не графом, носителем сладкозвучного богатого имени.
Юля поперхнулась.
— И… и как его называют сокращенно? Лука?
— Лука! Лука! Глупая какая! — переполошилась Лилька, будто бы Юля предположила, что Лукаша Казимировича сокращенно называют Усама бен Ладен или Руслан Имранович Хасбулатов — его так и надо звать Лу-каш Ка-зи-ми-ро-вич!
— Да ладно, — Юля пожала плечами, — Лу-каш так Лу-каш…
Она отставила блестящий молочник в сторону и потянулась за следующим предметом сервировки, непонятным — смесью ножниц с вилкой и немножко ложкой. Утреннее солнце не сумело блеснуть на покрытой пока еще патиной увесистой штуковине, и отыгралось на сапфировом стекле Юлиных часов, разбросав десятки солнечных зайчиков. Лилька потерла нос и чихнула.
— Будьте здоровы, — пожелали ей от двери.
Уверенной походкой человека, которому обычно позволяется многое, в кухню входил Лу-каш-Ка-зи-ми-ро-вич.
— Дамы, — мягко выговорил он, — Лилия, Юлия… Утро…
Звук «л» он произносил немножечко как «в», и новые имена «Вивия» и «Ювия» прозвучали бесконечно эротично.
На нем был стильно мятый льняной костюм цвета и фактуры мешковины, в руках математические таблицы Брадиса — профессиональной приметой. Небрежно поддернув штанины, он сел на никелированный стул, отодвинул в сторону Брадиса и светски осведомился:
— Не позволите закурить?
Лилька кивнула, ко всеобщему курению вокруг себя она успела привыкнуть, и взялась за полировку разрозненных, но снабженных витиеватыми монограммами вилок-ложек и ножей, вздыхая на собственное краснокосыночное отражение в каждом.
Юля сильно оживилась, мало что могло обрадовать ее более предложения покурить, пусть даже опосредованного.
Лукаш Казимирович тем временем достал из кармана элегантных штанов некоторый цилиндрической формы предмет, ничего общего не имевший ни с волшебной палочкой, ни с фаллоимитатором. Предмет оказался дорогой сигарой в специальном футляре.
Юля завороженно смотрела на стильную картинку: красивый голубоглазый брюнет («брюнет? а как же польский граф? братья-славяне обязаны быть русоволосыми, нет?» — хаотично думала при этом она, неумелый антрополог) красиво обстригал на красивой гильотине красивую, насыщенно-коричневую, сигару, красиво произнося «в» вместо «л».
Вскоре густой дым перисто-кучевым облаком поплыл в сторону распахнутого окна, Юля немного пришла в себя и тоже закурила — простецкий Camel, дрожа руками, немного губами и сбиваясь с нормального сердечного ритма.
Лукаш Казимирович, пристально разглядывая окружающих дам, произнес недлинную речь:
— Прошу прощения, дамы, немного взбудоражен дурацким происшествием. Приятель у меня, живет здесь неподалеку, так вот он голубей держал. Просто настоящий фанатик этого голубиного дела был. Придешь к нему в гости, так он первым делом тебя на голубятню зазывает. Хвалился, гордился, вот какие голуби у меня молодцы, какие красавцы. Даже в Москву на «птичку» раза три в год ездил специально — пополнял голубиные ряды. Так вот внезапно решили они с женой, что тяжело им целый дом содержать, сдадим мы его, говорит, наверное, иностранной компании за тысячи евро, а сами — квартиру снимем, чтоб в центре. Хозяйство наше небольшое — перевезем…
Лукаш Казимирович помолчал.
— Голубей почти дожрали, — закончил он с болью.
Прозвучало: «говубей».
Лилька молчала, очевидно, теряясь в выборе приличествующей случаю поговорки, а Юля молчала — просто молчала.
Трагедия красивого мужчины в том, что он воспринимается всегда однозначно. Лукаш может много рассказать об этом, но не будет, так как это слишком интимно, он не готов к откровенности, не видит в ней смысла. Не будешь же вслух говорить о том, что сравниваешь себя со знаменитым венецианцем, тем самым Джакомо Казанова, несчастным итальянским полилюбовником, который был известным путешественником, талантливым литератором, ловким шпионом, искусным врачом, смелым инженером и даже изобретателем лотереи, но в памяти потомков остался просто донжуаном и идеологом libertinage [18] , имя его стало нарицательным и вызывает многозначительные улыбки, растягивающие тонкие рты скучающих женщин.
18
Либертинаж ( фр.), или либертинизм, — нигилистическая философия, отрицающая общепринятые в обществе нормы (прежде всего моральные).
— Лилия (Вивия), а не подскажете мне, кажется, архитектура классицизма предполагает прежде всего симметрию… Ваш Дом великолепен, нет слов, но меня удивляет отсутствие дополнительных построек.
— Вы про флигели, должно быть? — переспросила Лилька. — Левого я не помню вообще, мать рассказывала, его то ли во время революции разрушили, то ли во время войны. А правый — это уже на моей памяти, да. Сгорел он. Лет двадцать назад. Чудовищная история. Погиб человек… Простите, я не люблю об этом…
— Извините, Лилия, я вовсе не хотел…
— Ничего страшного, — замахала руками Лилька, — все хорошо. Все хорошо…
Помолчали. Аккуратно прикрыв за собой дверь, вошла «англичанка» Ирина. В синем платье из сверкающего шелка она смотрелась неожиданно и очень празднично — как белый гриб среди опят, например. Светлые волосы она распустила вольно по плечам, и выглядела ничуть не старше своей подопечной Камиллы, зашедшей следом.
— Мама! — с большой претензией сказала Камилла, дергая Лильку за кончики красной косынки на голове. — Мама, мы сейчас собирались съездить с Ириной за грамматикой Round up четвертой ступени, а Иринина машина не включается!
— Так, во первых, почему ты называешь педагога по имени?
— А как мне называть педагога, по фамилии?
— По имени-отчеству. — Лилька нахмурилась и посмотрела на блестящую синим Ирину. — Вас как по отчеству, простите, пожалуйста, запамятовала…
— А я и не представлялась, — суховато улыбнулась Ирина, — по отчеству, не поддерживаю этой утомительной традиции. Камилла совершенно права, и насчет автомобиля тоже. С вашего разрешения, я закончу занятия на сегодня и свяжусь с мастером?
— Конечно, — рассеянно ответила Лилька. — Делайте, как считаете нужным…
«Англичанка» учтиво кивнула присутствующим и вышла, так же беззвучно закрыв за собой дверь.
Камилла распахнула дверцу холодильника и принялась шарить по полкам голодным взглядом, схватила яблоко и откусила с хрустом.
— Я на реку! — сообщила с набитым ртом и убежала, довольная.
— Чем бы дитя ни тешилось, — прокомментировала Лилька, возвращаясь к очередному тусклому пока ножу, — лишь бы не плакало…