А Роза упала… Дом, в котором живет месть
Шрифт:
— О-о-о-о-о, как это эротично — из молока овцы… Ты овцу-то видала?
— Естественно, видала! Кто ж не видал старуху-овцу.
— А может, и доила?
— В младшей школе я, не смейся, мечтала быть дояркой. Тогда вовсю был жив Советский Союз, и я вела специальную тетрадочку, куда записывала надои разных там ударниц социалистического труда.
— Покажи мне.
— Что?
— Тетрадочку с надоями!
— Глупый какой!
— Доктор.
— Что?
— Я — доктор наук.
— Первый раз имею секс с доктором наук.
— Дай бог, не последний.
— Давай про студентку Ксюшу.
— Ох, ох. Ну что Ксюша. Работала диспетчером на кафедре, вечерница.
— Симпатичная?
— Да, вполне. Рыженькая такая.
— Ну и…
— Дай поесть!..
— Да ты съел уже все! Съел!
— Твою корочку доем, можно?
— О-о-о-о-о-о…
Про Дом. 1951–1955 гг
Флигель пустовал уже несколько лет: генеральша слишком была занята восстановлением интерьера в главном Доме и непосредственно собой в плане совершенствования внешности, генерал же — плотно Фонтаном. Явилась к нему такая вот идея — восстановить нормальную работу Фонтана, все эти необходимые сто тридцать восемь струй, работу насоса и прочее.
Хотя что прочее — конь как таковой терпеливо возвышался над порушенным бассейном, неизменно застыв на дыбах. В порыве нежности генерал называл Фонтан про себя не иначе как Медный Всадник, нисколько не обращая внимания на отсутствие собственно всадника.
События 1953–1954 годов, арест страшного горца Берии, всяческие реорганизации и слияния в системе МГБ, трагичные для многих сослуживцев генерала Старосельцева, великолепным образом не затронули его — помог многосильный тесть, утомленный привилегиями работник ЦК, непрестанно бушующий за счастье дорогой дочери. К своему зятю он относился с восхитительным равнодушием, обычно забывая о его существовании сразу по окончании беседы. Впрочем, иногда и раньше, тогда генералу Старосельцеву приходилось откликаться на разные другие имена, самым обидным из них было Серафим Лазаревич.
Но гостевал тесть в генеральском семействе не часто, обычно — пару недель в лето, ностальгически хаживал на богатую волжскую рыбалку, гладил по темноволосой голове внучку, читал, размеренно покачиваясь в трофейном кресле-качалке. Читал он всегда одну и ту же книгу, и вовсе не «Мать» от пролетарского писателя, а Жюльверновского «Пятнадцатилетнего капитана». Какие-то неясные резоны мешали ему приступить к прочтению чего-либо иного, хотя бы «Таинственного острова» или «Двадцати тысяч лье под водой». Возможно, он считал собственную судьбу советской версией романа, сладко пугаясь аллегорий и метафор, которые сейчас бы назвали неполиткорректными. Но так или иначе, с книгою, с дружбою, с песнею проходили две недели, тесть с балыком осетровых рыб под мышкой благополучно убывал по месту прописки в Москву! в Москву! — а проблема Фонтана оставалась. И генерал Старосельцев ее пытался разрешить как-то, привлекая специалистов, изучая литературу — по-разному.
Розочка жила своей сложной жизнью подростка, она посещала десятый класс, носила модную прическу «венчик мира» [19] , самолично ушивала впритык к бедрам юбки, романтически напевала про неизвестную Чаттанугу: « Pardon те, boy Is that the Chattanooga Choo-Choo Track twenty nine, Boy, you can give me a shine» [20] ,— лихо и тайно отплясывала под «рок на костях» с чуваками и чувихами.
Стараниями товарища генерала одета Розочка всегда была прекрасно, а то и прелестно: в спецателье спецпортниха ловко выкраивала спецнаряды по неумелым Розочкиным наброскам на обрывках листочков из тетради, из остатков креп-сатина и такого же жоржета делались ленты в волосы. Но особым предметом гордости и даже небольшим фетишем девочки было зимнее пальто — ах, это зимнее пальто! Из мягчайшего жемчужно-серого драпа, с круглым воротником-норочкой, в оригинале называющееся manteau и пошитое свободолюбивыми красотками-француженками, оно вдобавок застегивалось на особые пуговицы — изысканной формы усеченные пирамидки, прелесть! прелесть, что такое.
19
Была популярна в 1950-е годы у девушек-стиляг.
20
«Поезд на Чаттанугу» (Chattanooga Choo Choo) — песня из кинофильма «Серенада Солнечной долины». Автор музыки— Харри Уоррен (Harry Warren), слова — Мэк Гордон (Mack Gordon).
В один из дней Розочка по окончании уроков обнаружила полное отсутствие пуговиц — вот этих самых усеченных пирамидок — на их обычных местах. Не было пирамидок и на местах необычных, да что там — их не было нигде. Розочка в слезах и ущербном manteau прибежала домой, где неожиданно для дневного времени находился генерал — что-то такое творил с Фонтаном. Наскоро разобравшись в причине дочериного плача, он пожал плечами и служебной машиной двинулся к школе, где и провел несложное расследование. Уж ему ли, кого-кого только ни повидавшему в своих меняющихся год от года кабинетах, было не найти злоумышленника. Им оказался Розочкин одноклассник Мишка Пасечник, какой-то по счету сын многодетной Тамары Мироновны — сторожихи и инвалида войны. Жила инвалид войны в деревянном одноэтажном бараке непосредственно за школой, увлекалась случающимися на пути мужчинами и самогоноварением, что как-то удачно дополняло друг друга.
Трясущийся от дикого ужаса Мишка Пасечник вмиг поведал генералу о причинах своего странного поступка: безответной любви к Розочке и желания хоть как-то привлечь ее капризное внимание. Генерал бегло выругался и затребовал пуговицы. Мишка попытался сказать, что благополучно избавился от них, прикопав под старой березой, но не смог — одеревеневший язык отказывался выполнять команды мозга. Генерал несильно пристукнул кулаком по столу.
Мишка закрыл глаза и точно решил для себя покончить с жизнью, что и проделал успешно через небольшое время — неловко накрутив на тощую шею бельевую веревку, неумело помолившись без слов.
Страстно желающий замять совершенно ненужный ему скандал, генерал Старосельцев использовал личные связи и по-марлонобрандовски предложил Тамаре Мироновне, прихватив оставшихся и все еще многочисленных малолетних детей, с выгодой переселиться в пустующий флигель, заняв все его комнаты — две, и кухню — одну. Тамара Мироновна, всю жизнь прожившая в одном семиметровом помещении как минимум с пятью родственными соседями, от предложения отказаться не смогла, заявлений писать никуда не стала, увязала бедные пожитки в котомку на четыре узла и была перевезена с привлечением все того же служебного генеральского транспорта черного цвета.