… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Прощай, сладчайшая Натали.
Ах, кабы на цветы, да не морозы…
В конце февраля, год спустя после того, как я сказал маме, что согласен на операцию, мне пришлось лечь под нож.
Давши слово – держись.
С вечера и всё ночь у меня резко болел живот, а вызванная утром «скорая» определила у меня аппендикс, который нужно удалить пока не поздно.
До машины я дошёл сам, но там пришлось
Мама тоже хотела поехать, но по Нежинской шла её знакомая, которая опаздывала на работу и мама уступила ей своё место в тесной «скорой».
Она всегда говорила, что Юлия Семёновна очень хороший юридический консультант.
В городской больнице меня тоже поленились выносить носилками, пришлось подыматься на второй этаж самому и, переодевшись в больничный халат, самому же идти в операционную.
Там мне помогли лечь на стол и широкими ремнями привязали к нему мои руки и ноги.
На высокую рамку поверх лица набросили белую простынь, чтоб я не видел, что они там вытворяют.
Позади моей головы стояла санитарка, которую я тоже не мог видеть и задавала всякие отвлекающие вопросы. Они служили вместо наркоза, потому что мне сделали только местную анестезию шприцем в живот.
Обезболивание сработало. Я чувствовал и понимал, что это они там меня режут, но воспринималось всё это так, словно режут неснятые брюки.
Только под конец несколько раз было больно. Я даже застонал сквозь зубы, но санитарка над головой начала говорить какой я молодец, и что она ещё не видела таких терпеливых.
Пришлось заткнуться и дотерпливать молча.
Но до койки в длинном коридоре у меня всё-таки отвезли на каталке.
Через пару дней мне принесли записку от Влади.
Он писал, что его не пропускают, что наш класс придёт меня проведать, когда мне разрешат вставать и чтоб я поскорей выписывался, а то Чуба оборзел и прыгает на него как мазандаранский тигр.
Мне тогда ещё не позволяли напрягаться и рекомендовали сдерживать кашель, чтоб швы не разошлись. Но разве тут удержишься?
«Чуба маза…» – и я втыкался лицом в подушку – сдержать подкатывающийся хохот – «..ндаранский тигр»! Хха! Хха! Ой, больно. Сука ты, Владя!
«тигр Чуба мазанда…» Хха! Хха! Аж до слёз… Хха!
Через десять дней меня выписали, а ещё через неделю я пришёл в больницу, чтоб мне выдернули нитки швов из живота и дали справку об освобождении от физкультуры на один месяц.
Кстати, почерк у Влади – чемпион по неразборчивости.
Когда он сдавал на проверку письменные сочинения, учительница литературы размашисто перечёркивала их крест-накрест красными чернилами.
Порой он сам не знал что понаписывал и звал меня на помощь.
Я был экспертом и третейским судьёй в его криптографических диспутах с Зоей Ильиничной:
– Вот посмотрите, это у него «е» такая, а вот тут это уже «а».
– Какая «е», какая «а»? Это же всё просто «галочки»!
– Да, точно, но у этой вот «галочки» хвостик длиннее. Видите?
У меня с отцом состоялся трудный разговор.
Он сказал, чтоб я постригся – хожу патлатый, как непонятно что. На работе его вызывал к себе замполит.
Рембаза ремонтирует не простые вертолёты, а военные и потому там есть замполит в высоком офицерском чине, как и остальные начальники.
Замполит приказал отцу, чтоб его сын в таком виде больше не ходил по городу.
Конечно, я мечтал о длинных, как у битлов, волосах.
До них мне было далеко, но и мои уже начинали доставать до верха лопаток на спине. Если хорошенько запрокинуть голову назад.
На недавнем КВН я с выключенным микрофоном в руках, типа, пел под запись Дина Рида «Иерихон», охлёстывая волосами своё лицо.
Вот и дохлестался.
Откуда бы тот замполит узнал, что я сын рабочего Рембазы, если б ему не доложили? Мало что ли битлаков по городу шастает?
Я недолго перечил отцу, ведь я сидел на его шее, а замполит грозился увольнением.
Весной в школе распространилась инфекция.
Она особенно свирепствовала в нашем классе. Тут сосредоточились наиболее острые формы проявления и основные её разносчики.
Мы с Владей сидели за последним столом – в кабинете химии вместо парт стояли столы и табуреты. В центре квадратного сиденья каждого табурета имелась прорезь, чтобы, просунув туда кисть руки, мог отнести его в нужном направлении.
Когда нам надоело заниматься резьбой по дереву, а в чёрных сиденьях наших табуретов белели глубокие шрамы: Beatles и Rolling Stones, мы огляделись вокруг – чем бы ещё заняться?
Наивность, конечно, беспредельная – чем ты можешь заняться на уроке в десятом классе?
Практически, нечем.
И вот тут на нас нашло и поехало – так мы начали писать стихи.
Преобильнейшее стихоизвержение. В различных формах и жанрах.
На переменах мы показывали друзьям свои творения.
Смеялись сами, и они хохотали не подозревая, что вирус стихоплётства разрушает оболочку и их иммунной системы…
Многие начали пробовать свои рифмовальные данные.
Даже Чуба чего-то там наэпиграммил.
Но неоспоримые корифеи этого дела восседали, разумеется, за последним столом.
Остаётся лишь радоваться, что эпидемия миновала без летальных исходов.
( … если бы те разрозненные, выдранные из тетрадок листки собрать воедино, получился бы сборник начинающих пиитов.