… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
А вот хуя тебе, мудозвон! Развод кончился.
Мы уже один за другим вспрыгиваем в кузов – ногой на колесо, руками за борт, перемахнуть через него и проскочить дальше, чтоб на тебя не приземлился следующий.
Ну, всё.
Отъехала проходная, побежали столбики кирпичного забора. Поворот вправо и мы едем вдоль лесочка к городу.
Ничего, что сидеть не на чем; мы держимся за борта и друг за друга. Мы в город едем!
Вобщем-то, это оказалось окраиной и возле нашего объекта ещё угадываются останки лесополосы.
Девятиэтажный
Командир нашего отделения-бригады приказывает складывать на поддоны кирпич из наваленной самосвалами кучи.
Поддон – это четыре толстые доски по метр двадцать, прибитые к двум поперечным брусьям по девяносто сантиметров, которые служат поддону ножками, чтобы заводить под него стальные тросы строп башенного крана.
Двенадцать рядов на один поддон, получается без малого кубометр кирпича, но его надо укладывать с перевязкой, чтобы не рассыпался, когда башенный кран будет подавать его каменщикам для кладки стен.
Вообще-то, дело не сложное, но оказывается силикатная пыль въедается в кожу рук и пальцы стираются ещё до завершения первого поддона. А рукавиц нам не дали.
Мелкорослый Гриша Дорфман печально смотрит в свои ладони.
Кроме того, белую пыль трудно стряхнуть с наших хэбэ и сапогов, а спецовок нам не выдавали.
Тот же грузовик везёт нас обратно в часть на обед. Прохожие на тротуарах ходят без строя и им и дела нет до стройбатовцев в проезжающем грузовике.
На выезде из города, где от трассы отделяется шоссе к нашей части, стоит группа зданий промышленного вида.
Ребята нашей бригады-отделения начинают вопить и махать в ту сторону, как футбольные болельщики, когда их команда выходит на поле.
Витя Стреляный нехотя поясняет, что там – зона.
Понятно – солидарность.
( … 30% личного состава стройбата – это граждане отбывшие срок за не слишком тяжкие преступления.
Остальные 70% не признаны годными для строевой службы по состоянию здоровья, или же, подобно мне, не сумели закосить до конца.
Комбат, в моменты просветления от своего хронического маразматизма, ухитряется-таки выдавать чёткие определения:
– Сброд калек и зэков, еби о мать, блядь!..)
С работы нас привозят уже в сумерках.
Вечернюю проверку после ужина проводит командир роты, капитан Писак.
Рота построилась в две шеренги в обе стороны от тумбочки на входе в казарму.
«Молодые» – таков закон – в первом ряду.
Стоя лицом к строю, Писак читает фамилии в списке и, не подымая головы, вслушивается в:
– Я!
– Я!
– Я!
Он по голосу знает каждого «я» и по тембру определяет его текущее состояние.
Когда перекличка дошла до «молодых», Писак подходит и становится напротив каждого из новых «я» и пару секунд молча ощупывает твоё лицо немигающим взглядом из-под чёрного козырька фуражки. Затем выкликает следующего.
И – всё, его фотографическая память запомнила тебя на два года вперёд и спустя месяц, вместо:
– Как фамилия, рядовой?
Он скажет:
– Рядовой Огольцов!
– Да, товарищ капитан!
– Блатуешь, рядовой Огольцов?
– Никак нет, товарищ капитан!
– А бляха почему на яйцах? Сержант Баточкин!
– Слушаю, товарищ капитан!
– Рядовому Огольцову пять нарядов вне очереди.
– Есть, товарищ капитан.
Ну, да, когда мы подходили к девятиэтажке я малость послабил ремень поверх гимнастёрки. Откуда мне было знать, что он выйдет из лесополосы?
В тот день я во всю пытался выслужиться перед сержантом. Он послал меня ровнять лопатой грунт под прокладку бордюров.
Как я хуярил! Метров двести, если не больше. Может сержант, видя моё рвение, похерит наряды?
Два солдата из стройбата
Заменяют экскаватор…
Двое прохожих по недалёкому тротуару до того впечатлились, что подошли и стали приглашать распить с ними бутылку вина.
– Нет. Спасибо. Не могу.
На вечерней проверке сержант поманил меня пальцем из строя – «на полы».
«На полы» значит – когда все улягутся по кубрикам, подмести все проходы и, принося воду из умывальника возле плаца, делать влажную уборку всей шестидесятисемиметровой казармы, включая бытовку и тамбур. Мыть в два приёма: сперва мокрой как хлющ тряпкой, затем выжатой насухо.
Воду менять почаще, чтоб не оставалось грязных разводов.
Потом доложить дежурному по роте, чтоб он принял работу.
Если примет, можно делать отбой и радоваться, что сегодня не послан «на полы» в столовую.
И уснуть, едва лишь голова коснётся подушки, а через секунду:
– Рё-о-т-я-а! Пад-ёоом!
Пять нарядов – пять раз «на полы» до полуночи.
– Ваньку в психушку увезли.
– Какого?
– Сам знаешь. Шрам на голове.
– За шо?
– На подъёме не стал обуваться. Говорит – в сапоги мышь залезла.
– Косит, или заёб в голову зашёл?
– А хуй его знает. Там проверят.
Первый выходной день у нас был в августе. До этого ежедневно с восьми до сумерек пахали на объектах, а тут – целое воскресенье в части.
«Молодые» постирали свои пропылённые хэбэ. Бродят по части в трусах, майках и кирзовых сапогах, как те спортивные фрицы в фильме «Один шанс из тысячи».
За время, истёкшее до первого выходного, наше отделение перестало приветствовать криками зону у развилки шоссе.