А теперь любите меня

— Эту сволочь когда-нибудь убьют! — сказал он мне.

Нам было по десять лет.

«Он» — это Том. А «сволочь» — господин Франк М.

Господин Франк М. был воспитателем в Приюте. Он пристраивал нас в Приемные семьи, а затем нас изводил.

Тома он раздражал. А мне было все равно. Когда господин Франк

М. находился рядом, меня там не было — в моем воображении, конечно. Как будто бы кто-то занимал мое место, а я терял сознание. Как будто бы я сам себя не осознавал.

Я поделился этой уловкой с Томом.

— Достаточно просто закрыть глаза и уйти, — сказал я.

Но у него не получилось. Он попытался, но ничего не вышло.

Неудача его взбесила.

— Это невозможно! — заорал он. — Хватит придуриваться!

Том сжал кулаки.

— Признай, что все это — вранье! — кричал он. — Признай, или я выбью тебе все зубы!

— Извини, — ответил я.

Он сжал зубы.

— Это вранье, — солгал я.

Но не потому, что боялся, что он меня поколотит, — я бы этого ему не позволил, просто Том мне нравился и я не хотел с ним ругаться, особенно из-за господина Франка М.

Есть три категории Приемных семей: те, что желают вам лучшего, те, что желают бабла, и те, что желают вам зла.

Первая категория встречается не реже, чем две прочие, в мире полно людей, желающих приютить сироток и помочь им; ну то есть они и правда существуют — по-настоящему добрые люди.Я знаю наверняка, я их встречал.

Вторая категория — семьи, у которых нет денег и которые хотят получать их без лишних хлопот. Они берут к себе детей, кормят их только лапшой и картошкой, а затем обналичивают чеки. Семьи из второй категории не злые. Зло — удел третьей категории.

К третьей категории принадлежат люди, которым некуда девать деньги. У них есть собственные дети и есть извращения, вот только измываться они предпочитают над чужими детьми, до которых остальному миру нет дела. Действительно плохие люди,они и правда существуют. Я знаю это, я встречал и их тоже.

Господин Франк М. мог поселить нас в семье любой категории. Таким образом, господин Франк М. держал нас за яйца — в прямом и переносном смысле.

Я предпочитал жить в семьях категории 2: ты не рискуешь привязаться, как в семьях категории 1, и с тобой обращаются лучше, чем в семьях категории 3.

В Приемной семье категории 2 мы расслаблялись. К тому же обычно ничего чрезвычайного не происходило — ну, за исключением одного случая.

Один раз я провел несколько месяцев в Приемной семье категории 2, и, как и все в этой категории, семья принимала детей с энтузиазмом. Нас было четверо: я, Жамаль, Симон и Тео.

Жамаль был темнокожим африканцем, его родители вернулись в Африку из-за отсутствия документов. Но так как он родился во Франции, у него было право здесь жить, и родители решили оставить его, а не везти с собой. Узнав его историю, я подумал, что, наверное, в этих африканских странах действительно ужасно, раз мать и отец променяли свою заботу на заботу Социальных служб.

Симон и Тео были настоящими ублюдками. Не в том смысле, что они были мерзавцами, просто их матери торговали своим телом.В Приюте над детьми вроде Симона и Тео насмехались всякие идиоты. Их дразнили, несмотря на то что «торговки» забирали парней на воскресенье, и те классно проводили время, и многие из этих идиотов сами мечтали быть такими ублюдками.

Помимо торговли телом и отсутствия документов есть и другие причины обращения к Службам: нехватка денег в семье, плохое обращение с ребенком, его умственная отсталость, алкоголизм родителей и др. Я знал парня, которому действительно не повезло, поскольку у него были все эти причины, вместе взятые.

В той семье категории 2, в которой я жил вместе с Жамалем, Симоном и Тео, был еще и собственный ребенок, девочка по имени Лола. Лола нас не очень любила, не позволяла нам трогать ее игрушки, игнорировала нас и разговаривала только со своей дворняжкой Кокки.

За ужином Лола ела не то же, что мы: на ее тарелке всегда лежала рубленая котлета. Ее отец объяснял нам, что Лола должнаесть мясо из-за какой-то болезни крови.

Жамаль, Симон, Тео и я спали в гараже, переделанном под небольшую спальню. Жамаль чаще остальных плакал по ночам, ведь он единственный из нас познал Семейное счастье.

Как-то вечером, когда все уже спали, мы услышали крики, которые никак не прекращались. Мы высыпали из гаража и увидели, как Лолин отец выходит из дома с Кокки на руках. Вся морда собачки была измазана блевотиной, Лола рыдала.

Мы остались ждать на кухне. Мы сидели за столом, Лолина мать дала нам теплого молока. У меня мерзли ноги, касавшиеся кафельного пола, и я вспомнил о приютской примете: если ты сидишь на стуле и твои ноги достают до пола, ты уже слишком большой, чтобы тебя усыновили.

Лолина мать попросила нас помолиться за Кокки, и Лола сложила ладони. Она молилась, зажмурясь, на ее щеках виднелись следы высохших слез. Мы четверо по опыту знали, что часто молитва бесполезна, но все-таки выполнили просьбу.

Отец Лолы вернулся и взглянул на мать. Он ничего не произнес, но взгляд его сообщал плохие новости. Лицо Лолы уже не было грустным, но оно стало взрослее — мы вырастаем в одно мгновение, когда перестаем верить во всемогущество Бога.

Мы вернулись в гараж, а затем к нам пришел Лолин отец.

— Кто это сделал? — спросил он тоном, которого мы не ожидали. Обычно в его голосе звучало безразличие, а сейчас слышалась угроза.

Мы не ответили. Он открыл шкаф с инструментами и вытащил большую полотняную сумку.