«…А в небе ангелы летят». Военные стихи и поэмы
Шрифт:
Многие годы я не в силах был писать о штрафном батальоне и никому об этом не рассказывал. Стыдно было. И только теперь, прожив восемь десятков лет, я рискнул написать «Поэму дороги», где и плен, и штрафбат, и судьба отца, ушедшего с Первой мировой в Добровольческую армию, где стал казачьим капельмейстером… И та же дорога, те же станицы, как у отца двадцать лет назад, когда он «нищебродом» возвращался с Кубани домой, в Ростов.
Штрафные батальоны появились согласно приказу № 227 наркома обороны Сталина летом 1942 года, когда действующая армия была практически разгромлена, когда мы все время отступали, а немцы подходили к Сталинграду. В этом обвинили солдат и младших офицеров, их обвинили в трусости и в том, что они врагу сдают города и сами сдаются в плен. Вместо того чтобы расстреливать или сажать в лагеря, провинившихся командиров Красной армии и солдат посылали в штрафные батальоны, где они должны были кровью искупить свою вину. Командиром штрафного батальона не назначали приказом, эту должность занимали желающие кадровые офицеры, пользовавшиеся значительными льготами. Так и наш комбат не был осужденным. И в бой он шёл вместе с нами, правда сзади наших цепей.
Много позже один из моих друзей сказал:
– Так ты всего шесть месяцев провёл в тюрьме и в штрафбате, а я десять лет сидел в лагере.
На это я ответил:
– Да, ты сидел десять лет, а я ежедневно ходил в обнимку со смертью.
Попасть на фронте в штрафной батальон – это была практически стопроцентная смерть!
Чаще всего штрафные батальоны участвовали в ночных разведках, действовали в особых условиях. Обычная атака начиналась артиллерийской подготовкой, затем бомбардировщики и штурмовики наносили удар, и лишь потом наступало время танков, поддерживаемых пехотой. У нас всё было по-другому. В первую же ночь нам приказали пройти через минное поле и закрепиться за ним. Это было близ донского города Калач. Немногие выжили. Мне повезло: был ранен в первые же минуты, но, к счастью, меня подобрали санитары.
Накануне я предчувствовал, что буду ранен, и когда это произошло, уже теряя сознание, подумал, что не умру. Чем можно объяснить такое? Взрывной волной меня выбрасывало из седла в придорожное кукурузное поле – и ни одной царапинки, только оглох на несколько дней… А однажды после атаки обнаружил, что полы шинели пробиты пулями и ни одна не задела меня. Чувство бережённости вспомнилось через много десятков лет, и я закончил свою «Поэму дороги» такими строками:
В ночь, когда нас бросили в прорыв,был я ранен, но остался жив,чтоб сказать, хотя бы о немногом.Я лежал на четырёх ветрах,молодой безбожный вертопрах,почему-то бережённый Богом.Только теперь я понимаю, почему в поэму «Начало» не вставил рассказ о втором пленении. Какое-то чутье подсказало, что этот эпизод перегрузит и без того перенасыщенное событиями повествование. Подряд два побега из плена – это уже чересчур.
Жизнь – неправдоподобна, но искусство требует правдоподобия. У Твардовского в «Теркине» есть тоже неправдоподобный эпизод в главе «Переправа». Попробуй не подохнуть в ледяной воде!
А разве можно поверить в историю о старшине? Фамилия его, кажется, была Мошнин. Здоровенный такой детина, из моряков Волжской флотилии, приписанный нашей дивизии. Не история – анекдот. Ночью старшина и несколько бойцов тащили от полевой кухни вёдра с супом и пшённой кашей да заблудились в темноте, забрели в расположение противника и наткнулись на пулеметное гнездо. Мошнин с перепугу оглушил немецкого пулемётчика ведром с кашей, а второго ребята слегка придушили и приволокли двух «языков» к нашим окопам. Вместо ужина.
Своё «преступление» я смыл кровью.
После госпиталя мне вернули звание лейтенанта, но награды так и не вернули. Ну и бог с ними! Ведь у меня появился огромный шанс выжить!
Я попал уже в обычную часть, в стрелковый полк, прямиком на Сталинградский фронт. 62-я и 64-я армии. Сталинград был разрушен – весь в руинах: «курганы битых кирпичей, могильники пустых печей».
Недавно я видел американский фильм об этой битве. То, что там показано, полная ерунда по сравнению с тем, что было на самом деле. Сталинград был мёртвым городом: не осталось ни одного целого здания, лишь обугленные руины напоминали о жилых кварталах, магазинах, театрах. Создавалось впечатление, что в этом аду не смог выжить ни один человек. Однако, когда немцев окружили и выбили из города, из каких-то подвалов, укрытий, землянок стали появляться закутанные в тряпьё люди, иногда – целые семьи. Они жили там, скрываясь месяцами. Как они выжили? Я этого никогда не мог понять.
Тяжело было писать о днях обороны Сталинграда.
Бой, особенно ближний, тем более рукопашный бой, не поддаётся связному словесному выражению. В бою мы находимся скорее в бессознательном состоянии. Как бы в отключке. Память не фиксирует деталей. Об этом я пытался написать в одном из стихотворений:
Когда вперёд рванули танки,кроша пространство, как стекло,а в орудийной перебранкепод снегом землю затрясло,когда в бреду, или, вернее,перегорев душой дотла,на белом, чёрных строк чернее,пехота встала и пошла,нещадно матерясь и воя,под взрыв, под пулю, под картечь,кто думал, что над полем боянезримый ангел вскинул меч?Но всякий раз – не наяву ли? —сквозь сон, который год подрядснега белеют, свищут пули,а в небе ангелы летят.Во время большого наступления в декабре 1942 года я был тяжело ранен в грудь и позвоночник. Девять месяцев провалялся в тыловом госпитале, в уральском городе Златоуст. Удивлялся тишине, трамваям, медсёстрам… но рвался на фронт. Мне было двадцать с небольшим.
В то время я – помощник начальника штаба полка – получил приказ возглавить батальон. Одна из рот этого батальона была укомплектована узбеками. Слабо подготовленные бойцы, они не понимали, за кого и почему должны сражаться, да и вообще не хотели воевать. Однажды во время очень жестокого боя они бросились врассыпную, оголив фронт. Всех их скосили пулемётные очереди заградотряда, стоявшего позади наших оборонительных рубежей с целью преградить путь дезертирам и тем, кто отступал без приказа. Недаром Наполеон сказал, что сто французов стоят тысячи мамелюков…
Наша победа была неизбежна.
И все-таки наша победа – чудо.
После Сталинграда все почувствовали, что перелом наступил. Лежа на снегу, я видел, как мои бойцы вели пленных немцев. Не я был в плену, а они. А как мы ждали открытия второго фронта!
После Сталинградской битвы стала значительно ощутимей помощь союзников: тушёнка и шоколад стали для офицеров постоянными продуктами в их пайке. Что касается оружия, то наши пистолеты-пулемёты Дегтярева и Шпагина были намного лучше американских и английских. Так что войну выиграла не американская тушёнка! Мы могли обойтись и нашим пшённым концентратом! Это – наша Победа, за которую сполна заплачено нашей кровью.
Думаю, что всего один раз союзники действительно оказали большое влияние на ход войны. Это произошло раньше, в декабре 1941 года, когда они заявили, что если Германия будет использовать ядовитые газы, то и они применят против неё химическое оружие. Если бы немцы осмелились использовать свой зарин, табун или фосген на нашем фронте, они достигли бы Урала за две недели. На мой взгляд, союзники открыли «второй фронт», чтобы не позволить большевикам захватить Европу. Они уже тогда боялись нас, нашего «варварского и азиатского» народа. Справедливости ради надо заметить, что отчасти мы заслуживаем такое определение. Как раньше говорили: «Где Иван прошёл, трава не растёт».
Это надо пережить, чтобы понять. Представьте себе, что чувствовали эти солдаты, которые освободили Россию, Украину, Белоруссию, которые увидели столько уничтоженных городов и сожжённых деревень, расстрелянных стариков, детей и растерзанных женщин. Эти солдаты, многие из которых потеряли свои семьи, не могли испытывать жалость к врагу.
С годами память притупляется, подробности стираются, но война остаётся в сознании как нескончаемый многолетний поток таких испытаний, какие можно вынести только в молодости. Мы тогда почти не болели, не было даже банальной простуды или поноса, а ведь ели что придется, пили болотную воду, спали под открытым небом, часто на снегу или в снегу. Приходилось, как я писал, «нырять в снеговую постель» или пить «для сугреву» из флакона тройной одеколон, добытый на бесхозном аптечном складе, а в сильную жару, когда капли воды не найти, с радостью раскалывали кулаком арбуз на заброшенной бахче, или, скатываясь в придорожный кювет, с любопытством молодости смотрели, как из брюха пикирующего «юнкерса» вываливаются бомбы и рвутся, переворачивая телеги обоза.