А. Покровский и братья. В море, на суше и выше 2… -
Шрифт:
Раз-два-три, раз-два-три… Автомат на шею… Нет, так еще хуже. Противогаз по яйцам бьет, сука. Вещмешок последний раз херово уложил – котелок ребром уперся между лопаток. О, Ару уже на буксир взяли. Ага, вот и переезд. «Пятерочка» уже есть. Разворачиваемся, ждем «раненых»… Отплевались, отсморкались, откашлялись…
– Алавердян! Когда научишься постель заправлять?
Шуре намедни комбат вдул за бардак в спальном.
– Та-а-а-р-щ ка-пи-тан, а я при чем, да? Деканосидзе спросите, да, ну?… Казик, гёт варан… Кунем ворот…
– Понял! Взвод, справа у дороги 100 метров, к бою!!!
Война.
А мы потом, после чистого «червончика», полдня спим на занятиях, рисуя в конспектах диаграммы сна и роняя слюни на пол. Остальные взвода хихикают. Они еще не знают, глупые гиббоны, что их командиры уже взяли на вооружение наш «Великий почин»…
– Третий взвод! Знаете, товарищи курсанты, с это… был такой великий педагог, Сухомлин…
– Не Сухомлин, а Сухомлинский, товарищ капитан. Сухомлин – это курсант с пятого взвода…
Женя, Женя, ну кто тебя вечно за язык тянет… Нарвешься…
Шура хмыкнул, помотал головой, но… не стал отвлекаться.
– Ну так вот, товарищи курсанты! Я вот тут думаю… Что-то я тут «с-этовался» совсем с вами, стою вот сейчас перед ДИаЛЕММОЙ…
– Перед ДИЛЕММОЙ, товарищ капитан…
Что-то щелкнуло в голове, хрустнуло так…
– Ну в отношении ВАС, то-ва-рищ Бо-ро-вик, я перед ДИаЛЕММОЙ не стою – два наряда вне очереди!…
Надо отдать должное – вы будете смеяться, но за первый курс наш взвод стал отличным! И на втором, когда старый ротный уходил в академию – Шура остался временно исполняющим обязанности командира роты.
«Ему ЕЩЕ ТОЛЬКО сорок один, а, смотрите, смотрите – он УЖЕ целый капитан! Карьерист, однако…» И тут, вот оно, Фортуна! Нашему «вечному» капитану, «засветил», забрезжил МАЙОР…
Мечты, мечты… Как он старался! Да только судьбу не обманешь. «Фортуна нон пенис, ин манус но реципи…» За первые два месяца его ВрИО, временного исполнения обязанностей, рота дала 37 пьянок. Времена были суровые, андроповские. Сколько пьянок – столько отчисленных. Этого Шуре комбат не простил… Денисыча «сослали» в батальон обеспечения. Уже навсегда. До пенсии… А мы потом, до самого выпуска, уже были только отличным взводом.
На выпуске он стоял не в нашем строю. Он вообще не стоял в строю.
Он стоял в гостевых рядах, и, улыбаясь, махал нам рукой…
Ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту…
Через двадцать лет мы встречались на встрече выпускников нашего батальона. Были все курсовые офицеры. Комбат, ротные. Был и Шура. Увидев группу выпускников третьего взвода, подошел к «своим»:
– Ну что, «рас-звез-дяи», не обижаетесь на старика, с это?…
– Да ладно, Денисыч, ты что! Ты брось это! Все ж на пользу…
А за столом, когда пришла его очередь говорить тост, он сказал:
– Я имею право тут говорить. Я тут из вас один такой – шестнадцатилетний капитан…
Шура, Шура… Александр Денисович…
Он, и правда, имел это право.
Наш «Вертолет».
Заслуженно.
Я знаю…
БЕ-Е-ЕШКА…
Как и когда Борька, здоровенный черного цвета козел, появился в мангруппе, никто уже не помнил. Казалось, он был в мангруппе всегда. Он был ее неотъемлемой частью, как знамя, как сын полка, как комната боевой славы, как строевая песня. У редкого бойца в дембельском альбоме не было набора фоток с Борькой: «Я и мой ефрейтор», «Я и мой боевой конь», «Я и Вовка, который попил водички из „дурного“ колодца», «Я с пленным духом», и так далее, и тому подобное.
Неизвестно где пропадавший в течение дня Борька обычно появлялся на публике строго к боевому расчету и вставал позади начмана. Народ, припухавший и скучающий в строю, начинал тихо «умирать».
– Опять встали, как бык поссал?
«Не бык, а козел!»
Борька в это время тихо струил в песочек.
– Командиры, доложите наличие людей (за спиной тихо: бе-е-е…) Отставить шум и возню! Чарыев, подтяните ремень! Все? Р-р-равняйсь! Смир-на-а! Слушай боевой расчет! Обстановка на участке ответственности нашей мангруппы продолжает оставаться сложной (у-хр-хр, бе-еее…). Гм-х, выход отдельных вооруженных групп и банд возможен на следующих направлениях… Епона мать, старшина, откуда так воняет, опять отходы не вывезли?
Отходы… Отходы – это семечки. А вот когда Борька валит – это аут! Фосген по сравнению с его дерьмом – просто «Шанель №5», парфюм от Диора! Ну а как иначе: козел – он и в Афгане козел!
Старшина (мертвый от смеха) сквозь зубы:
– Никак нет, товарищ подполковник, увезли вовремя, лично контролировал!
– Контролировал? Может, говновозка протекла?
– Проверю, товарищ подполковник!
Ветерок сменился, и начман продолжает:
– Отставить смех! Кому смешно – предоставлю такую возможность – умрете на говне! Слушай боевой расчет!
(Хр-хмх-хр-бе-ееее…)
И тут Борька, потеряв бдительность, перестает чувствовать дистанцию и начинает тереться об начмана.
– Это что за тварь?!! Опять?!! Старшина, я же вчера приказал – в «зиндан» гада! Какого хера он опять здесь трется?! Расстрелять! За баню и расстрелять! Немедленно!! Из пулемета!!! Нет, привязать жопой к СПГ – и бронебойным!!!!…
Боря, включив заднюю, пятится. К нему уже мчится бригада добровольцев, остальной народ лежит на плацу «мертвый». Еще минут пять продолжается коррида. Борьку ловят и прячут от начманова гнева в «зиндан». С глаз подальше. А то пальнет, правда, в запале – и прощай, реликвия…
– Приказываю выступить на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!…
Начман отходчив. А Борька… Борька вечен, как индийская корова.
Потому что у Борьки есть священная обязанность: он всегда провожает рейды на выходе. Это – примета, добрый знак. И мы уже стали настолько суеверны, что не тронемся с места, пока он не потрясет своей бородой нам в дорогу на прощание.
А еще у Борьки есть право – право на вечернюю сигарету. После ужина Борька «курит». Бойцы раскрывают пачку «Охотничьих» («Смерть на болоте») и скармливают ее всю этому черному козлу. Борька «курит» вдумчиво, по одной, медленно пережевывая и смешно шевеля губами, а бойцы пускают ему дым в нос. Глаза его постепенно краснеют…