А. В. Жвалевский. Сборник

Жвалевский Андрей Валентинович

– …а потом дети весь год ёлку ждали. А ты говоришь… – Морозов повернулся к мальчику и замолчал.

Его слушатель не только ничего не говорил, но даже уже и не слушал – спал, свернувшись в клубок, и улыбался такой хорошей улыбкой, какой совсем не место на войне. Вернее, войне нечего делать там, где есть такая улыбка.

– Хорошо рассказываешь, – раздался голос Главного Птёрка из кармана шинели, – даже я заслушался.

Поручик строго смотрел, как птёрк выбирается наружу, но отвечать не спешил.

– Только одно перепутал, – продолжил птёрк, – наши уже тоже такие тонкие шары научились дуть. Пленные немцы научили.

Сергей

Иванович молчал.

– А ты когда за дело возьмёшься? – перешёл в атаку Главный Птёрк.

– Моё дело, – сухо ответил Морозов, – поддерживать бронепоезд в боевом состоянии.

– Сам говорил, а сам не помнишь, – покачал головой птёрк. – Тут не жизнь, тут война. Значит, и дела тут быть не может…

Сергей Иванович отвернулся и уставился на пышущую жаром топку.

Птёрк потоптался ещё немного, ничего не сказал и ушёл.

Поручик Морозов даже не стал смотреть куда.

Тяжёлый 1920 год

Из истории

Мы специально не рассказываем, что творилось между 1916 и 1919 годами. Слишком это тяжёлое было время. Такое тяжёлое, что временами даже хуже войны.

Поэтому просто напомним некоторые факты.

В 1917 году сначала свергли царя, а потом власть перешла к большевикам. Большевики сначала вроде бы были ничего: остановили войну, которая всем надоела, дали крестьянам землю, объявили, что теперь все люди равны и свободны.

Но потом большевики принялись отчаянно бороться со всеми своими врагами, а заодно и друг с другом.

Началась Гражданская война, то есть война не с внешними врагами, а внутри страны. Петроград жил тогда тяжело, не хватало еды, одежды, дров. Хуже того – люди не понимали, что происходит.

Жили себе спокойно, слушали царя, ходили в церковь – и вдруг всё кувырком! Царь, оказывается, плохой, в Бога верить плохо, зато свобода. А что за свобода, когда на улицах по ночам стреляют и могут запросто убить?

В общем, всё было сложно и непонятно.

Сергей Иванович слово, которое дал жене, сдержал. Наверное, не таким уж плохим Дедом Морозом он оказался. Вернулся, правда, нескоро, шесть лет спустя, зато живой и здоровый, только похудел очень.

Когда Морозов появился – аккурат накануне сочельника, – Маша снова плакала. Но теперь уже от радости. Она даже слёз не вытирала: накрывала на стол, грела худой морковный чай, бегала к соседке за сахарином в долг – и всё плакала. Успокоилась только, когда уселась рядом с любимым мужем и обхватила его обеими руками.

– Никуда больше не пущу, – сказала она, – будешь дома сидеть!

Сергей Иванович улыбнулся, потёрся небритой щекой, но продолжил жевать. Видно, очень оголодал.

– Какое сидеть?! – вдруг раздался сердитый голос. – А Рождество? А дети?

Главный Птёрк и маленькая охля стояли на столе между стаканов, грозно уперев лапки в бока.

– Придумал тоже! – согласилась с другом охля. – Доедай – и за работу.

Они

ещё много собирались сказать Морозову, но тот коротко посмотрел на малышей, и они испуганно замолчали.

– Рождество, – спокойно сказал Сергей Иванович, – без меня обойдётся. Я больше не Дед Мороз, понятно?

Маша почувствовала, как окаменело под гимнастёркой тело мужа. Она погладила его, но Сергей Иванович, кажется, и не заметил.

– Эх, – Главный Птёрк махнул лапкой, – а мы так ждали…

– И дети, – грустно добавила охля.

Они взялись за лапки и пошли к краю стола. Морозов молча ждал, даже жевать перестал. Охля не выдержала, оглянулась напоследок.

– Дед Мороз, ты научишься, ты поймёшь, я верю…

Но Главный Птёрк дёрнул её за лапку и чуть не силком утащил за чайник.

– Они не придут больше, – тихо сказала Маша.

– Да, – согласился Сергей Иванович, – потому что я больше не Дед Мороз.

В молчании они выпили чай, невкусный, но зато горячий, посидели ещё немного.

– Город-то как изменился, – заметил вдруг Морозов, – я шёл, половины не узнал. Погуляем?

– Конечно! – Маше было не по себе от ухода охли и птёрка, хотелось срочно чем-нибудь заняться.

Они утеплились всем, что нашлось в комнате, – платками, кофтами, шарфами – и вышли на улицу.

Мало что осталось от роскошного города Петра. Закрылись почти все магазины, причём некоторые витрины были просто заколочены досками. Улицы стали пустынными, никто не гулял по ним, люди быстрым шагом пробегали мимо. Пропали машины, пропали и извозчики.

Сергей Иванович шёл быстро, плотно сжав губы. Было заметно, что всё, что он видит, больно бьёт его по сердцу.

– Трамвай ходит? – отрывисто спросил он Машу, подойдя к знакомым рельсам.

– Ходит. Пока. До шести вечера. Только очень редко. А людям на работу, с работы… Знаешь, наша соседка ногу сломала, с трамвая упала. Люди просто гроздьями на нём висят. Осталось, говорят, только несколько вагонов…

Губы Сергея Ивановича превратились в тонкую полоску. Так и нёсся он по знакомым улицам, по родным местам, отмечая огромные ямы на дорогах, разобранные на дрова деревянные мостовые, заколоченные окна особняков.

Вся эта разруха причиняла ему просто физическую боль.

– Эй, солдатик, а где туточки Володарского проспект?

Сергей Иванович вздрогнул и посмотрел на бабку, которая перегородила ему дорогу. Бабка была похожа на шарик, столько всего было на ней накутано, да ещё и волокла такой же шарик-мешок за спиной.

– Нет тут такого проспекта, матушка…

– Есть, – перебила его Машенька, – есть. Литейный теперь Володарского. Вон он, бабушка, вперёд идите.

Старушка утопала вперёд, даже не сказав спасибо, а Сергей Иванович окончательно разъярился.

– Да что же это такое! Как не домой приехал! Ну, и что ещё у нас изменилось?!

Муж раньше никогда не повышал на Машу голос, по-этому она, бедная, растерялась и послушно начала отвечать дрожащим голосом.

– Невский переименовали, он теперь Двадцать пятого Октября. Гагаринская, помнишь, где Ванина гимназия, она теперь Герцена. Зато на Марсовом поле теперь красиво будет, там весной парк сделали, дорожки всякие… Помнишь, какая там всегда грязь была? А теперь всё травкой засеяли. Памятник поставили. Только тоже переименовали. В площадь Жертв революции…