А.....а
Шрифт:
Уже классе в третьем-четвёртом я узнал, что если случится война с Америкой, то она не будет такой, как с немцами, то есть с танками, пушками, окопами и штыковыми атаками. С Америкой будет атомная, ядерная война. То есть такая война, в которой мы и американцев-то не увидим, а увидим только гигантский гриб взрыва атомной бомбы. Вот и всё!
Так что я скорее боялся не войны, а просто боялся страшной гибели.
Хорошо помню, что у нашей страны был период очень плохих отношений с Китаем.
Китай на какое-то время стал главным врагом. Случились даже пограничные бои. На географическую карту страшно было смотреть, потому что Китай был совсем недалеко от того города, в котором я жил.
Вот войны с Китаем я просто
А вот Америка скорее тревожила меня. Я вспоминаю свои детские тревоги и отчётливо понимаю, что американцев я не боялся. Атомного взрыва боялся, а американцев, то есть американских людей, – нет.
Особенно я стал бояться атомного взрыва в школе, на уроках военной подготовки. На этих уроках я узнал подробно, как происходит атомный взрыв и что это не просто очень и очень большой взрыв, но ещё и источник невидимой и всепроникающей радиации, которая грозит неизбежной мучительной смертью. Страха перед атомным взрывом добавляло то обстоятельство, что американцы уже бросали атомные бомбы на японские города. Слово «Хиросима» я узнал прежде, чем название столицы Японии – Токио, и раньше, чем узнал, где Япония находится и что это – острова.
Американской атомной бомбы я боялся. Почему именно американской? Да потому, что я знал, что только у Америки эта бомба есть, и что именно Америка может сбросить эту бомбу на меня.
Но американского солдата я не боялся никогда. То есть я не боялся некого конкретного американского человека, одетого в военную форму и с оружием. Сейчас я это точно понимаю, анализируя свои давние детские ощущения и их составляющие. Сейчас я понимаю, что никогда моё воображение не рисовало мне американского солдата, который меня убивает.
Я в том возрасте уже видел американских солдат на фотографиях, по телевизору, в каких-то документальных и художественных фильмах. Образ американского человека в военной форме из разных источников и деталей складывался довольно занятный. Образ рисовался беззаботный, весёлый, не застёгнутый на все пуговицы, а наоборот – одетый небрежно и часто с закатанными рукавами, никогда чеканно не марширующий, в каске, обтянутой какой-то сеткой с заправленными под эту сетку пачкой сигарет или ещё чем-то. По большей части такие солдаты ездили на джипах или летали на вертолётах. Очень подкупали в этом образе звёзды на джипах, вертолётах и на касках. Звёзды у американцев были не красные, как на нашей военной технике и как у наших солдат. Звёзды у американцев были белые. Но всё-таки это были знакомые глазу, пятиконечные звёзды, а не кресты, свастика или какие-то другие враждебные или непонятные знаки.
К тому же я в какой-то момент узнал, что американские солдаты хоть и жгли Вьетнам, но всё-таки воевали с немцами, с Гитлером воевали.
Мне не раз снился атомный взрыв и ужас, но американский солдат не являлся ко мне в мои ночные кошмары, американский человек не был страшным.
Политические карикатуры, которых было в избытке, изображали американских военачальников то в виде каких-то зубастых-клыкастых горилл, то в виде кровожадных животных типа гиен. Но карикатуры были карикатурами, то есть просто смешными картинками. Ещё на таких смешных картинках часто фигурировал некий Дядя Сэм. Дядя Сэм как бы олицетворял всю Америку. Его легко было узнать. Это был худой долговязый старик в высокой звёздно-полосатой шляпе-цилиндре, как бы сделанной из американского флага. У Дяди Сэма всегда был острый нос и острая бородка. Карикатуры изображали Дядю Сэма размахивающим то большой бомбой, то мешком денег. Старик он, судя по всему, был неприятный и недобрый. Но любое изображение или фотография Гитлера было страшнее во сто крат.
В каких-то сатирических журналах я встречал действительно страшные картинки про Америку. На тех картинках изображались существа, похожие в моём понимании на привидения. Позднее я узнал, что это не существа и не привидения, а куклуксклановцы. То есть я узнал, что это люди, что это американцы, только одетые в белые одежды и островерхие колпаки-маски с прорезями для глаз. Смотреть на них было страшно не только из-за их сходства с привидениями, но главным образом из-за того, что на рисунках и фотографиях они мучили, вешали, жгли или каким-то иным способом убивали чернокожих людей.
Но лиц тех страшилищ я не видел. Лица были под масками. Так что лица неких реальных американцев ни с чем страшным в моём сознании не ассоциировались.
А как только не изображали художники-карикатуристы лица американских президентов! Но и они опять же не были страшными. Смешными были. А смешное не могло пугать.
К средним и тем более к старшим классам школы моё отношение к Америке и к некой американской угрозе сильно изменилось. Нет, страх перед атомным взрывом остался и стал более внятным и конкретным. Но вот к Америке возникла какая-то странная, не очень понятная, но сильная симпатия и даже тяга.
Я к тому времени уже получил удовольствие от американских фильмов, от американской музыки и от какого-то сладкого запаха, который от этих фильмов и музыки исходил. Запах был манящий и тревожный, в нём было что-то сродни опасному желанию прогуляться по краю крыши высокого дома. Прогуляться, чтобы испытать сильный страх, чтобы почувствовать радость и гордость преодоления страха и чтобы увидеть сверху ту жизнь, которая видится внизу совсем иначе, увидеть крыши, которых снизу не видать.
К тому времени я уже очень хотел иметь джинсы, но они стоили дорого и мне их не покупали. Джинсы ассоциировались с Америкой непосредственно и напрямую. Они были кусочком и частичкой Америки. Недорогие, ненастоящие, поддельные или отечественного производства подобия джинсов были позором. Лучше было не иметь никаких, чем подделку. А в случае с джинсами подделка была сразу заметна. Настоящие джинсы были настоящими – и всё тут. На подделку могли даже нашить американский флажок, но фальшивку это не спасало. У настоящих сами швы, сами нитки, сами светлые потёртости на складках, на коленях и на заднице были такими, что их подделать было нельзя. В этих швах и потёртостях были все ковбои, вся история освоения Дикого Запада, вся таинственная романтика и даже шик. Со словом «джинсы» созвучны были такие сладкие для слуха слова, как «Техас» и «Монтана». Я ещё не знал, что это названия штатов. Но такие марки джинсов знал.
Помню, тогда самыми ценными и вожделенными джинсами были штаны с гордой надписью «Montana» и распахнувшим крылья орлом на прямоугольном куске кожи, пришитом к поясу сзади. В этом слове и в этом орле чувствовался какой-то далёкий, неведомый, манящий простор и другой мир.
Но с появлением симпатии и притяжения Америка стала тревожить сильнее. И эта тревога была связана прежде всего с непониманием того, почему же Америка для нас является врагом. Для меня лично она врагом не была. Тогда почему же она была врагом моей стране? В этом была какая-то чудовищная ошибка. Я чувствовал наличие этой ошибки, и именно она тревожила меня. Тот атомный взрыв, которого я так боялся, мог случиться только из-за этой непонятной и страшной ошибки. Возможная война с Америкой понималась мною как ужасное недоразумение, как нелепейшая роковая глупость. Вот только чья это ошибка и глупость, мне было непонятно. Мне было ясно одно: это не моя ошибка. Лично ко мне возможная война с Америкой не имела никакого отношения, это была не моя война.