А.....а
Шрифт:
В простоте и ясности целей был простор. И в этом просторе сияла Великая Американская Мечта!
А книги наших писателей я брал в руки по указке школьной программы, и это само уже сообщало им не объём, а тяжесть. В них не хотелось углубляться. Хотелось в них заскочить и тут же выскочить ради других книг. Хотелось, если уж это было необходимо, в наши книги заглянуть, найти то, что нужно было для урока, и скорее вернуться на просторы, которые были нужны лично мне.
В наших книгах и фильмах по этим книгам тоже были суровые земли, нехоженые места, неизведанные территории, мощные реки и полноводные озёра. Но люди шли туда совершенно другие, с другими задачами,
Это был образ смертельно усталых людей, которые движутся на восток в неведомые края не в поисках лучшей жизни, не за радостью и счастьем, а идут от трудной жизни к ещё более трудной.
Когда я думаю об этом, память о прочитанном и увиденном в кино рисует мне мрачных бородатых мужиков, исхудалых несчастных молчаливых женщин в платках, бледных голодных детей. Мне видятся понурые лошадёнки, скрипучие телеги, грязь непроходимых дорог, временные избёнки, землянки и шалаши, видятся забытые могилы с деревянными крестами.
Эти люди не искали золота. Если они что-то и находили, то это была какая-нибудь руда или уголь, которые тут же обеспечивали нашедших непосильным трудом непонятно чего ради.
Во всём этом не чувствовалось никакой понятной человеческой цели. В этом чувствовались, наоборот, какая-то тяжёлая судьба, безволие или исполнение чьей-то злой воли. Наказание какое-то! Причём очень часто наказание вполне конкретное. Мрачные колонны осуждённых на каторжные работы, звенящих кандалами согбенных людей – вот ещё одна зримая картина освоения наших новых далёких земель.
У тех, кто покорял Дикий Запад, и тех, кто искал золото, были, судя по книгам и иллюстрациям, большие сильные лошади, крепкие фургоны, были умные, красивые ездовые собаки и сани. У них была удобная, красивая одежда и обувь, разное снаряжение, которое хотелось иметь и уметь им пользоваться. У них были красивые ружья, ножи, винчестеры и револьверы.
А у наших переселенцев, в наших книгах и фильмах, телеги скрипели, колёса этих телег ломались и отваливались, лошади постоянно болели и дохли. Из снаряжения у них имелись в основном только какие-то чёрные топоры, которые заменяли им весь инструментарий. Этими топорами они могли сделать всё что угодно. И делали! Вот только всё у них получалось какое-то плохое, кривое и некрасивое. Из оружия у них имелись какие-то ржавые двустволки и всё те же топоры.
То есть в американских книгах моего детства герои даже в самых суровых условиях как-то добивались удобства и стремились к уюту, прикладывая массу усилий для достижения этого. Это им было важно, жизненно необходимо. А в наших книгах герои и понятия не имели ни о чём подобном. Они ничего не знали про уют, а стало быть, не могли его хотеть. Они обреченно двигались в тёмную враждебную и суровую неизвестность. Им не нужен был простор. Непонятно, что им было нужно, и нужно было ли хоть что-нибудь вообще.
Притяжение американского простора усилилось многократно, когда я увидел, а главное – полюбил американские фильмы-вестерны. Усилилось не только притяжение, но и сам простор расширился. А расширился он не из-за того, что мне удалось не только воображать, но и воочию увидеть на экране американский пейзаж. Я увидел выжженные безжалостным солнцем бурые равнины, диковинных форм скалистые горы, крошечные городки, мимо которых проложены рельсы тоненькой и беззащитной железной дороги, по которой один раз в день, а то и реже, проезжал паровозик с двумя-тремя вагончиками. Не эти пейзажи с зыбкими знойными горизонтами так расширили ощущение американского простора и усилили его притяжение. Ох, нет!
В этих фильмах явился мне новый тип героя. Я увидел ковбоя! Точнее, я увидел такого героя, которого мы обобщённо называем «ковбоем». То есть это был не человек, который обязательно пасёт неких коров или другой рогатый или нерогатый скот. А это был просто человек на лошади в шляпе, одиноко едущий в некую даль. В таком герое и содержался ещё больший простор.
А этот герой всегда был одинок! Его одиночество было важнейшей составляющей американского простора. В разных фильмах он имел разные имена, разную внешность, разнообразные привычки и повадки, но по сути это был один и тот же ковбой-одиночка. В каких-то фильмах у него могли появиться друзья, напарники, любимые им или влюблённые в него женщины, но в итоге он оставался один. Это было важно! Иначе он не смог бы продолжить своего одинокого движения по американскому простору.
Его врагами могли быть сплочённые коллективы бандитов и злодеев, или массовая несправедливость, торжествующая в том или ином городке, или вероломно нарушающие закон и пользующиеся властью нерадивые представители этой власти и закона. Наш герой вступал с ними в бой и побеждал. Побеждал обязательно. Даже если погибал, то погибал победителем.
Куда он ехал? За что сражался этот герой? Это было непонятно! Но и вопросов таких не возникало! Ехал себе и ехал. А чем ещё там в этих пыльных бескрайних землях заниматься герою? Заезжал он в маленькие городки, ничего, кроме ночлега, еды и выпивки, там не искал. И если бы его не пытались обидеть или на его глазах не обижали бы невинных, то ехал бы он себе дальше. Но героя обязательно ставили перед выбором, который он чаще всего совершал неохотно, потому что у него за плечами была, судя по его опытному и усталому взгляду, масса подобных приключений. В итоге он сразу или не сразу вступал в бой, побеждал и ехал дальше.
После победы он мог остаться, должен был остаться и воспользоваться плодами своей победы. Все зрители, которые за время фильма успевали его полюбить, всячески желали ему этого. А как иначе?! Он же сражался и восстанавливал справедливость, он проливал кровь, не только чужую, но и свою. Он уничтожал зло, убивал бандитов, низвергал негодяев, узурпировавших власть. Наш герой наводил порядок.
Он помогал хорошим людям, и все, кому он помогал, были бы рады, если бы он остался. Он часто встречал любовь на своём пути. И всё было за то, что ему нужно разделить, принять эту любовь и зажить оседло вместе с возлюбленной им и влюблённой в него женщиной. А эти американские женщины были такими, что всякий зритель готов был бы остаться с ними любой ценой. Но американский герой надевал шляпу, поправлял седло, садился в него и уезжал от заслуженной спокойной жизни и прекрасной женщины в сторону заката. Уезжал, не торопясь, как и приехал – один.
Он не мог остаться! В противном случае ему пришлось бы спрятать подальше свои красивые револьверы, открыть какую-нибудь скобяную лавку, или начать разводить скот, или пахать выжженную солнцем землю, а с прекрасной женщиной жить повседневной, бесконечно долгой жизнью, с буднями и выходными днями.
Конечно, он уезжал! Зачем? А вот непонятно! Но в этой непонятности содержалось ещё больше простора, чем у золотоискателей с их простыми и ясными задачами. В этой непонятности была свобода! Свобода, которая дороже золота и комфортной оседлой жизни с горячей водой, тёплым хлебом, чистым бельём и прекрасной женщиной.