А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.7
Шрифт:
Впрочем, по мнению землян, имелся весьма жирный шанс на то, что противник поопасется делать сразу же резкие движения. Нормальный расчет на благоразумие мерзавцев, на их страх перед возмездием, на их готовность в любой момент спасти свою шкуру за счет шкуры соучастников. Флагман Макомбер рассчитывал так или иначе втянуть главарей в переговоры, убедить их в том, что на чудо-доктора надеяться не приходится, а надеяться следует исключительно на добрую волю Земли и на ее медицину, тоже, кстати, весьма неплохую, а для этого лучше всего, не
Разумеется, и на таком пути могли возникнуть всевозможные оскорбления, вплоть до обмена оскорблениями действием, но это уже, как говорится, издержки смелого предприятия, а вообще-то, шанс продержаться час-полтора у наших героев, несомненно, как они считали, был. Но!
Во-первых, как мы уже знаем, могучий космоход «Георгий Гречко» никак не мог появиться в пространстве Противника ни через час, ни через полтора часа, и разведывательно-диверсионная группа флагмана Макомбера оказалась предоставлена самой себе на куда более значительное время.
Во-вторых, бандиты хотя и не перебили наших героев на месте, но и не дали им никаких шансов затеять переговоры.
Похождения группы в логове Великого Спрута будут описываться здесь главным образом со слов и с точки зрения Вани, сына Портоса, интраоптика и бродячего артиста. Причин тому несколько, кое-какие из них выяснятся в ходе повествование, но главная состоит в том, что именно из Ваниного рассказа, изобилующего деталями и эмоциями, составилось у нас наиболее яркое, наиболее красочное, наиболее отчетливое представление о событиях.
Прежде всего выяснилось, что даже хорошо закаленный человеческий организм совершенно не подготовлен к тому, чтобы его протаскивали сквозь уровни «матрешки пространств». Ужасные ощущения, которые испытывал при этом Ваня, описанию не поддаются. Однако во всех временах и во всех пространствах всему на свете приходит конец. Ваня почувствовал, что его перестали прокручивать на гигантской мясорубке, и ужасные ощущения его покинули, оставив после себя медленно гаснущие искры под зажмуренными веками, утихающий звон в ушах, сильный медный привкус во рту и зуд по всему телу от лица до пяток. В нос била гниловатая вонь болотных испарений.
— Готово! — проскрипел отвратительный голос. — Вот они, голубчики! А ну, мокрицыны дети, берись! Этого в «синий трефовый», этого в «черный бубновый», а этого, двухголового, ко мне в «особую», сама им займусь!
Ваня глаз разжмурить не успел, как вонючие мохнатые лапы подхватили его и поволокли куда-то. Он попытался было воспротивиться, но на его голову обрушился тяжелый мягкий удар, и он тут же обмяк.
Нет, никаких переговоров не получилось. Сразу по прибытии их растащили по разным помещениям и принялись допрашивать.
Ваня оказался в кубическом помещении размером примерно 3х3х3 метра со стенами из ржавых железных листов и с белым потолком, посередине которого красовалось изображение бубнового туза черного цвета. Два огромных тарантула, покрытых редкой щетиной по белесой шкуре, с ловкостью, свидетельствующей о богатой практике, мигом оплели Ваню по рукам и ногам липкой паутиной толщиной в мизинец и встали перед ним, угрожающе покачиваясь на растопыренных мохнатых лапах, злобно уставившись на него тусклыми пуговицами глаз — по шести на каждого.
Впрочем, это были всего лишь подручные, а главным там был гигантский богомол, совершенно заплесневелый от старости и шибко страдающий то ли от каких-то паразитов, то ли от какой-то кожной болезни. Плоскую хитиновую харю его между выпученными глазищами украшала зажившая трещина, ханжески сложенные перед тощей грудью зазубренные руки-клешни были испачканы комковатыми потеками — должно быть, остатками завтрака. Или обеда. Словом, зрелище он собой являл отвратное, хуже, чем тарантулы.
С минуту он разглядывал Ваню, поворачивая башку справа налево и слева направо, затем проскрипел:
— Это ты. Я тебя узнал.
— Вы — меня? — удивился Ваня.
— Да. Не отпирайся. Это ты двадцать лет назад треснул меня багром между глаз. На Планете Негодяев.
— Помилуйте, — сказал Ваня. — Я никогда не был на Планете Негодяев.
— Посмотри на меня, — проскрипел богомол.
— Смотрю.
— Я — богомол Синда. Ужаснись.
— Пожалуйста, если вам так удобнее. Ужасаюсь.
— Правильно делаешь. Хвалю. У меня не врут. У меня говорят правду.
— Но я и говорю правду! Не я это!
— Верно. Это не ты. Потому что ты — доктор Итай-итай.
Ваня вытаращил глаза.
— Кто?
— Ты. Ты — доктор Итай-итай. Не отпирайся.
— Вы ошибаетесь, — проникновенно произнес Ваня. — Доктора Итай-итай вообще еще не…
— Ты не доктор Итай-итай?
— Нет же, говорю вам… Дело в том, что…
— Где доктор Итай-итай?
— Слушайте, гражданин Синда, я же говорю вам: доктор Итай-итай еще не родился! Он родится, только через три столетия! Давайте я вам все объясню…
— Я не нуждаюсь в объяснениях. Кто из вас доктор Итай-итай?
— Тьфу, пропасть! — разозлился Ваня. — Что за бестолочь… Вы меня выслушать можете или нет?
— Ты меня утомил. Ты все время врешь. У меня говорят правду. Придется пытать.
И Ваню принялись пытать. Это было необычайно болезненно и тягостно и совершенно бессмысленно. Ах, недаром Мээс так ужаснулся, когда ему предложили принять участие в экспедиции! Пытали мясники сигуранце-дефензиво-гестапного толка, готовые зверски замучить хоть сотню носителей разума в расчете на то, что в агонии хоть одна из жертв выдаст нужную информацию. Никакие объяснения их не интересовали.