аа
Шрифт:
На следующий день я включил новости и услышал свое имя.
Эрл Кертис Уиллард Третий – самозванец и аферист.
* * *
Проходя в наручниках к машине и жмурясь от вспышек фотоаппаратов, я попросил Келли Дэвиса забрать из контейнера мои рукописи и сжечь.
В его глазах отразилась смесь печали и облегчения, но он кивнул и сказал:
– Конечно.
Жаль, что я не мог присутствовать при сожжении. Погребальный костер догорел без меня.
Семь лет – немалый срок за попытку выдать себя за другого,
Спустя несколько месяцев в тюрьме нестрогого режима я получил письмо от известного литературного агента, который предлагал свои услуги, если я соберусь что-нибудь написать. Мои ранние работы были бледным подражанием уникальному стилю Свонстрома, но после его смерти кто-то должен продолжить начатое им. С уходом Свонстрома во вселенной возникла зияющая пустота, которую я намерен заполнить.
На закате дня твоя жизнь – не более чем сюжет. Если тебе не нравится развитие сюжета, измени его. Перепиши. Чтобы отредактировать фразу в тексте, сотри ее и сформулируй заново – пока не будешь удовлетворен результатом. Конечно, в реальности немного труднее, но принцип тот же. И главное, никому не позволяй ставить под сомнение правдивость твоей редактуры.
На сегодняшний день я заключил контракты на три романа и работаю над сценарием к фильму. Мой агент пророчит мне после публикации блестящее будущее. Я ежедневно получаю письма от людей, считающих меня мучеником, своего рода оступившимся героем.
Я поступил так, как поступил, и не отказываюсь от прошлого. Сегодня нелегко найти свою аудиторию – иногда нужно, чтобы она сама тебя нашла. Быть может, когда-нибудь люди будут читать мои книги не только из нездорового любопытства, но и ради смысла.
Быть может, мои книги вдохновят какого-нибудь одинокого юношу начать писать что-то свое. Больше всего на свете я жду того дня, когда покину это место и увижу корешок собственного романа на полке магазина, где впервые услышал вопрос: «Не могли бы вы подписать?»
Фил Джордан Рассудок и солдат
Плант вертел травинку в пальцах, покрытых коркой засохшей грязи.
Иногда мир позволяет мужчине проявить себя ценой собственного «я»: для Планта время и пространство растворились в мешанине цветов и теней, в воспоминаниях о джунглях, где он день за днем старался не подорваться, выжить и вернуться домой героем, а потом засыпал, как увечный ребенок. Это был его мир, поток, кружащее голову изобилие, от которого имелось лекарство.
С тех пор он растерял веру в справедливость и честь. Мужество, необходимое и на войне, и после нее, ссохлось, как чернослив, и отправилось на помойку. Играть с травинкой было приятней, чем обнимать жену и смотреть на улыбку сына.
Тем, кто уважительно шептался у него за спиной, не нужно было иных доказательств, что его, отвоевавшегося, следует оставить в покое. Однако в глазах Рауля, любопытного соседского мальчишки, ослабевший разум солдата имел притягательность, о которой Плант и не подозревал.
Он услышал, как жена отчитывает парнишку за то, что тот снова крутится возле ее бедного больного мужа. Однако Планта эти визиты не беспокоили. Сидя весь день на крыльце в шаге от скрипучего
Странный, просительный взгляд: нетерпение и страх. Парнишка открыл рот, но ничего не сказал, а сел рядом с Плантом, и они стали вместе смотреть на улицу.
– Привет, Рауль, – произнес Плант.
– Здравствуйте, мистер Вандерлу.
У мальчика были толстые темные губы, но все остальное – кожа, ладони – некрасивого, бледного оттенка. Какая-то мягкая, бесхарактерная печаль сквозила в его движениях. А может, так казалось из-за пелены, через которую Плант смотрел на мир. О Рауле говорили: странный, впечатлительный, неуклюжий. Может, и так, но в те минуты, что они были вместе, парень казался не столько неуклюжим, сколько неправдоподобным. Весь, целиком: не такой как надо, неуютный, неочевидный – особенно в глазах человека, натренированного искать растяжки там, где их совсем не ждешь. Крупное тело, короткие ноги и руки, губы, которые жена Планта называла «негроидными», темные курчавые волосы до бровей, глубокий голос, выползающий изо рта, словно жук. Его черты притягивали и пугали, даже очень пугали – из-за холодного спокойствия в глазах. Поэтому не стоило удивляться, что Плант терпел визиты Рауля. Для него это было путешествием в тайну.
– Как поживаешь? – спросил Плант.
– Нормально.
– Пришел к Гордону?
– Нет, сэр.
– Мы не в армии, Рауль.
– Нет, Плант.
– Зачем тогда?
– Мне нужен совет.
– Насчет чего?
– Ну, – сказал Рауль, уставившись на травинку у Планта в руке, – я вам доверяю, поэтому и рассказываю.
– Да, – согласился Плант и протянул ему травинку. – Рассказывай. Я никуда не тороплюсь. – Он кивнул на пустоту вместо тяжелой, здоровой ноги.
(И, как бывало раз-другой за день с тех пор, как он начал тайком скармливать свои таблетки псу, настроение упало, будто яйцо на гранит. Когда такое случалось, он не мог этого объяснить, а когда проходило, вспоминать было невыносимо. Внутренности отвердели, и громче заявило о себе отсутствие: ноги, яиц – сразу двух, вот везунчик! – и кожи на заднице. Каким же грязным, диким, мерзким он был. И как всем было неловко – жене с ее неустанной заботой, сыну с его восхищением. Постоянное восхищение – как же, таким отцом можно гордиться. Вся страна ему благодарна. Не досчитался пары кусков, зато все благодарны ему до усрачки. А этот парень просит совета).
– И что за совет тебе нужен?
– Я вроде влюбился кое в кого. – Рауль наклонился к нему. – В девушку, само собой. Так ее люблю, что даже мутит.
– Мутит?
– Ага, в голове.
– Займись-ка лучше собой, подкачайся, в котелке наведи порядок. Для девочек будет время.
– Нет, сэр… Плант, вы не понимаете. Меня мутит. Физически.
– Физически.
– От любви.
– От любви. Ага.
– В горле комок стоит. В плохом смысле. Того и гляди стошнит.
– Кажется, будто готов выблевать все, что тебе в ней нравится, как отраву, да? Это пугает. Понимаю. – Плант прикрыл рот грязной рукой. – Но знаешь что? Нельзя… ну… нельзя… А что за девушка? – Он опустил руку и схватил себя за колено.