Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 1. Бегство с Нибиру
Шрифт:
Сам Шешу не мог говорить и рассудительно действовать, ибо отравление затуманило его сознание и, находясь в полусне, он был не в состоянии сейчас, не только руководить своими действиями, но и самим собой. Уходя время от времени в забытье, лушар возвращался пробуждаемый старым лекарем, опаивающим его снадобьем. В видениях он видел, то старого своего соратника Хумбабу, так нелепо умершего, то к нему в шатер всем скопом, врывались полегшие когда-то очень давно товарищи по оружию. Полегшие, но не сложившие оружия перед врагами, и не перешедшие в отличие от него на сторону победителей, предпочтя жизни на коленях, встретить смерть стоя. Порой, они сменялись светлыми явлениями из детства, или из счастливого прошлого, когда его девочка, его маленькая мышка была весела и здорова, а жена еще любила его и не обвиняла в болезни дочери. Но все эти видения завершались ужасом: после каждого видения представлялось спокойное лицо варварского кудесника, который немым укором, участливым, почти ласковым взором, доводил его до исступления, и тут, же превращался в большую черную птицу, распростершую над ним свои крылья, и полководец с криком просыпался и вскакивал, пугая сидящих подле него.
***
Подходя к головному шатру, временно занимаемому старшим колесничим, Далла-Дин к своему удивлению, заметил у входа стоящих на страже воинов, но зная о вельможном честолюбии, не придал этому значения, лишь на требование сдать оружие, возмутился, что взявший на себя обязанность лугаля, позволяет себе перейти границы дозволенного. Войдя внутрь, он думал прежде, высказать, свое недовольство, но встретил холодный прием от человека, который еще сегодня называл себя его другом.
Не поприветствовав и не предложив даже присесть, уперев кулаки в стол, кингаль колесничих спросил:
– Когда и за сколько, ты продал свою честь и Ки-Саи безбожным пурусхцам? – Спросил прямо, не выясняя, правда ли это, не сомневаясь в брошенных обвинениях.
На слова родовитого отпрыска, молодой кингаль от неожиданности в оцепенении не знал что сказать. Придя в себя, вспыхнув от негодования, потянулся за клинком, но, не успев даже дотронуться до рукояти, был перехвачен за руки крепкими воинами, стоявшими позади. Подойдя, колесничий глядя со злобой, сквозь зубы прошипел:
– Ну что, не хочешь сознаться добровольно? Гляди же, у нас найдутся средства способные разговорить даже мертвого.
– Да скажи хоть, в чем меня обвиняют?! – Примирительно спросил Далла-Дин, стараясь увещеванием, достучаться до разума потерявшего голову и зарвавшегося случайной властью колесничего, но тут же, почувствовал толчок в спину и удар отозвавшийся гулом в голове и туманом в глазах.
2. Плата.
Палящее полуденное солнце больно обжигало незащищенную плоть, и мухи обрадованные неподвижностью жертвы, облюбовав самые лакомые для себя места, присосавшись, делали свои дела. Смешиваясь с грязью и потом, кровь медленно стекала по истерзанному телу, капая на пыльную землю, пересохшую от зноя. Вздрогнув, человек тяжело застонал, еще хватаясь за остатки жизни. Пытаясь поднять опухшие и отяжелевшие веки и разлепляя ссохшиеся губы, он тщетно открыл рот для оклика, но кроме болезненного хрипа, не смог издать ни звука. Услышав приближающиеся шаги, он притих, прислушиваясь и стараясь определить, что они ему несут: очередную боль или освобождение. Узнав своего мучителя, мученик, со страхом зажавшись, втянул носом воздух, приготовившись претерпевать страдания от дальнейших пыток. Мученик готов был сейчас сознаться в чем угодно, но даже не знал, что именно нужно от него его мучителям. Между тем, тот, кто его истязал, снова и снова задавал ему один и тот же вопрос. А на все его ответы, лишь все больше бесновался и бил еще ожесточеннее. Он сознался уже, что сношался с пурусхцами (которых ни разу даже не видел), получая от них плату за предательство, и готов был сознаться еще в чем угодно, лишь бы прекратились эти бесконечные пытки, но добившись своего, мучители требовали все больших и больших подробностей и, не удовлетворившись ответом, продолжали свое истязание. Наконец устав, палач отошел, чтобы отдохнуть и выпить в прохладе утоляющего пива.
Веревки, связывающие молодого кингаля с пыточным столбом, прорезали побагровевшую кожу, но он уже не чувствовал от них боли, или уже привык терпеть ее. Все его тело превратилось в одну большую язву, и все новые мучения перекрывали прошлые боли. Далла-Дин вспомнил дом, сестер и старых родителей, и его заплывшие глаза, если б только могли сейчас, наполнились бы слезами. Ему привиделась жизнь, та которая могла бы быть, не оставь он когда-то свое имение близ Кадингирра, ради призрачной надежды на славу и высокое положение. Он видел себя работающим на пойменных полях и отдающим приказы слугам, идущим под руку с соседской девицей – так нравившейся ему, и их с нею свадьбу. Видел себя в окружении жены и детей, как дожив до глубокой старости, заканчивает свои дни в большом почете в окружении любящих его людей, и свет загробной жизни встречает его, где он находит тех, кто давно ушел в страну Кур. Издав последний хрип, юноша испустил дыхание, и из уголков рта как последнее действо совершенное им, вытекала кроваво-красная слюна, как истекает сама жизнь.
***
Колесничий мрачно втягивал жидкость из чаши, полдня допросов и пыток прислуги и главного подозреваемого ничего не дали. Вначале все шло вроде бы гладко: шестидесятники полка Далла-Дина, в один голос утверждали о подозрительном поведении их нубанды, и рабы близкие к лушару, под пытками сознались, что получали от него указания. Да и сам он, сознался уже в своих преступных замыслах и деяниях, но так и не смог или не захотел, четко пояснить, где и когда у него возник злой умысел пойти на страшное преступление. Не выдавал своих единомышленников и не раскрывал тайну отравления военачальника, будто желая, чтоб яд делал свое черное дело. Между тем, для того чтобы предотвратить пагубное действие отравы, и увести войско от опасной близости с йаримийцами так пугавшее Шешу, времени оставалось все меньше. Он не питал особой любви к лушару, да и к мальцу не испытывал ненависти, не веря в душе в его виновность. Напротив, даже испытывал к нему теплые чувства, какие только может снисходительно испытывать человек, знающий о своем превосходстве и чувствующий свое благородство. Но он пересилил свои чувства, ради того, чтобы доказать всем и прежде всего государю, насколько он лучше, чем кто-либо другой, может справиться с возложенной на него волей случая, обязанностью предводителя сайского войска, включая и самого Шешу. Теперь же выходило так, что все его усилия напрасны. Умри сейчас лушар, он, конечно до окончания похода продолжит его замещать и по прибытию к столице, его может и не обвинят в причастности к убийству, но о назначении на эту должность можно забыть, как и вообще о дальнейшем росте в чинах, дай бог, если оставят в кингалях. Тут еще абгал докучал своими расспросами о судьбе молодого кингаля, будто не сам, подтолкнул его к подозрению. Вот и теперь, рвется к нему.
– Что ему надо?! – С раздражением спросил он юного порученца, когда тот по настоянию старика доложил о его приходе.
– Не знаю сагду, но он говорит, что у него что-то важное и это срочно. – Ответил молодой порученец и, торопясь сказал. – Кажется, это касается лушара и кингаля Далла-Дина.
– Твое дело доложить, а не рассуждать. Недовольно буркнул колесничий, но зная, что воины беспокоятся за жизнь Шешу, а порученец лушара, к тому же, был в приятельских отношениях с молодым кингалем, чтоб не настраивать против себя войско, великодушно разрешил, – Ну давай, зови. Послушаем, что нового он разузнал.
Обрадованный юноша скрылся за полог, чтоб вызвать лекаря.
Войдя, абгал с порога тут же начал:
– Сагду, лушар Шешу пришел в себя, ему уже лучше и надеюсь вскоре, он совсем поправится.
– Слава богам. – Облегченно вздохнул временщик, вытирая запотевший лоб полотенцем, которым только что вытирал смоченные эштином губы. – Ты принес хорошую новость досточтимый абгал, отпразднуем это радостное событие.
Когда старик вежливо отказался, то, не настаивая, пообещал навестить больного.
– Это не все – не уходил старик.
– Что еще? Говори. – Догадываясь, о чем пойдет речь, нахмурившись, буркнул колесничий.
– Расспросив его, я узнал причину его недуга. – Неторопливо, по-старчески пожевывая губами, начал свою речь мудрец. – Древние летописи сохранили много воспоминаний о временах до великого потопа, из которых и мы – жрецы – верные слуги божьи, хоть и недостойные подошв их замаранностью скверной земной, но ученики прилежные, в наших храмах почерпываем великие знания, переданные когда-то нам мудроголовыми ануннаками.
– Так вот, – видя, что начальник нервничает, перешел к делу абгал. – Все признаки хвори, о которых я узнал у лушара Шешу, говорят о том, что тело его наполнилось ядом…
Выждав многозначительное молчание, продолжил, подбирая слова:
– Но, не от питья или съестного, а… от поруганных святынь. От благодати или проклятий, от которых, как известно, даруются, или теряются силы, а бывает и сама жизнь вытекает из тела, если вовремя не предпринять меры. Вот это и произошло с лушаром, когда он так легкомысленно отнесся к древнему заклятью и нарушил запрет не нарушаемый даже варварами.