Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение
Шрифт:
– Ты стал слишком мягок Уруинимгина сын Энгильсы. Нингирсу недоволен тем, что преступники не получают заслуженной кары за свои злодеяния. Не для того мы избирали тебя, чтобы ты поощрял несправедливость.
– Я вернул богам земли, чтоб общинники трудились на ней, не боясь умереть с голода или стать подневольными закупами; я отстраиваю вам для богов новые дома и молельни, чтобы люди возносили их величие и благодарили за блага. Что вы еще хотите от меня? Крови?
– Пора карать смертью за богохульство и безнравственность. Ты защищаешь близких тебе людей, мы же хотим, чтобы преступники получили заслуженное.
– А Лугальанда, входит в их число?
– Лугальанда неподсуден! Он под защитой богов и не совершал ничего неугодного им! – Вновь не удержался жрец Шульпаэ.
– Отчего же? Ведь он мой свойственник, и, не судив его, я поощряю несправедливость, защищая своего родича.
– Да как ты…! – Вновь взорвался жрец Шульпаэ, но вновь был остановлен старшим жрецом.
– Ладно. Пусть Кикуд завтра же покинет город и не появляется здесь более без надобности. – Примиряюще сказал старший жрец, дабы не допустить раздора внутри, кажется, благодарный увертливости лугаля.
– И он не понесет никакого наказания?! – Возмутился крикливый защитник Лугальанды.
– За свою дерзость, он должен сдать полномочия шестидесятника. Негоже богохульнику управлять воинами Лагаша.
Удовлетворенный благоприятным исходом, лугаль успокоил собравшихся священнослужителей:
– О том не беспокойтесь, он уже лишен этого почетного звания и вернется на заставу простым дружинником.
– А бродячие шуты?
– Чем вам бродячие шуты не угодили?
– Они в своих представлениях, выставляют благородных вельмож и богослужителей в глупом виде.
– Что ж делать – усмехнулся Уруинимгина, – коль благородные вельможи и богослужители, порой дают для этого повод?
– Они вносят в умы людей разврат и бездушие. Пусть возвращаются к себе.
– Они спасли моего сына, и я не уподоблюсь шакалу, выгоняя их как каких-то воров.
– Твоего сына спас юный ученик лекаря, он пусть останется. Остальным лежит дорога.
– Плохо вы знаете людей, особенно молодых и горячих. Их сердца еще не очерствели, а привязанностей слишком мало. Он не бросит их, для него они теперь семья. Меня удивляет возмущение служителей бога пиршеств и игрищ, представлениями бродячих игрецов. Разве вы в своих храмах и на площадях, не делаете то же самое?
– Как смеешь ты, сравнивать игру благородных служителей храма с этими безбожными бродягами?!
– Прошу тишины! Ладно. Этот вопрос мы пока оставим. – Грозный стук посоха и примиряющие слова, несколько остудили жрецов Шульпаэ и успокоили Уруинимгину.
– Все это хорошо, только святейший предстоятель видимо забыл свои слова о том, что Нингирсу, которому он служит верой и правдой, требовал наказания для преступников. – Разрезал голос пустоту, отдавшись по стенам, когда вздохнувший с облегчением лугаль привстал уже, собравшись уходить.
– Все мы только что слышали, как досточтимый Уруинимгина заверил нас в том, что Кикуд в наказание за свою дерзость будет служить простым дружинником.
Но жрец Шульпаэ, не удовлетворившись подобным ответом, продолжал настаивать:
– Святейший говорил о настоящем наказании для преступников.
– Да-да, мы все это слышали. – Подхватили другие, почувствовав слабину служителей Нингирсу.
Верховный жрец, не готовый к подобному повороту, совершенно растерявшись, не нашелся что ответить. Он понимал, что с падением Уруинимгины, как служитель бога падет и он. Решив грозными словами приструнить заносчивого царя, он сам загнал себя в угол.
На счастье, лугаль сам показал, что не зря занял свое место:
– Вы хотите настоящего наказания?! Хорошо, пусть будет, по-вашему. Вы все помните о законах наших отцов и о том, что многие из них давно не исполняются?
– Помним. – Не подозревая подвоха, согласились жрецы.
– А помнят ли святейшие, о том, что многие, в том числе уважаемые люди нашего города продолжают жить во грехе, вопреки запрету отцов? Что многие, продолжают брать мзду и обворовывать общее ради личного? А ведь от этого страдают слабые: вдовы и сироты. И вы святейшие, до сих пор допускали это, да и сами не гнушались взимать с людей сверхдолжного, хотя богами призваны блюсти их порядок. Вы не страшитесь их гнева? Боги да судят вас, я вам не судья, но вельмож, не обличенных священным саном, судить я еще могу. Вы требовали смертного наказания за богохульство и безнравственность: а что может быть богохульней и безнравственней, жизни наших лучших людей, забывших о праве слабого? Завтра на совете.....
– Да твой совет, сборище голодранцев!!!
– Завтра на совете! – Громче повторил Уруинимгина, давая понять, что окрики ничего не изменят. – Я оглашу приговоры для преступлений, и для преступлений забытых вами тоже. А чтобы никто не говорил, что новый лугаль, как и прежние, творит беззаконный произвол: отныне к каждой казни будут начертаны скрижали о злодеяниях, за которые преступник осужден.
«Сильный, да не обидит слабого». – Вот к чему призывает право отцов, и я стараниями своими тщусь исполнить эти заветы, предписанные нам сверху, пусть вам это и не нравится.
Уруинимгина рывком поднялся с места и твердой решительной поступью покинул заседание, оставив священный совет недосказанностью речи, в недоумении и тревожных догадках.
***
Чтоб как-то загладить свою вину перед Уринимгиной, Кикуд не захотел покидать столицы, не представ перед людским и божьим судом вместе с неподсудными, о котором во всеуслышание объявили глашатаи и вдавливали на столбцах писцы. Накинув на голову широкий сатуш, чтобы скрыть лицо от нежелательных взглядов, он стоял тут же среди всех этих убийц и мздоимцев.
Бродяги в силу своего обитания вблизи городских сует, тоже были здесь среди толпы. Узнав в осанистом преступнике молодого кингаля, Мул пробиралась к нему, чтобы поддержать в тяжкий час за заступничество: бессмысленное, безрассудное, но благородное и такое нужное для юной бродяжки. Сама Нин, не зная причины порыва подруги, ринулась за ней.
Шум стоявший над заскучавшей толпой, улегся, когда на лобное место поднялся Уруинимгина. Люди приоткрыв рты, ожидали от него речей, воодушевлявших их на свершения, но во взгляде их са-каля не было уже той искры, того огня, той веры, что вела их на неприступную крепость зарвавшегося Лугальанды, заставившей стражей склонить перед ними горделивые головы, а воинов встать в их ряды. Теперь в его глазах лишь громы чувства долга перед богом справедливости Нингирсу, которому он должен следовать.