AB(IV) Rh- Четвертая отрицательная

Лаврентьева Светлана

Пса не считали, он смерть отгонял хвостом. Он лаял, ветер носил его песий стон, когда подхватило течение – пес скулил. Как звали пса – вспоминали, но не смогли.

Ты не грусти, дружок, это всё пустяк. Конечно, в финале будет совсем не так.

Лодка причалит, выйдем на бережок.

Автор нас любит, поэтому бережет.

«О чем я буду тебе писать?..»

О чем я буду тебе писать? Во тьме рождаются чудеса, среди болот и слепых огней, среди стволов и змеиных нор, они рождаются из земли, они однажды уже смогли, а кроме них ничего и нет, и я, и ты, и они – одно. Когда ты знаешь, куда идти, не ищешь правильного пути, любая тропка сквозь топь и гниль тебя приводит к иным мирам, когда ты знаешь, за что гореть, тебя отпустят и тьма, и смерть, ты сам себе и клубок, и нить, насущный хлеб и престольный град. О чем я буду тебе писать? Ты научился все видеть сам, ты знаешь, здесь, в глубине ночей, из камня в ржавой оправе вод идет такой негасимый свет, что чащи нет и печали нет, и чудо спит на твоем плече, а ты боишься будить его.

«Наследник Тутти вырос и стал большим…»

Наследник Тутти вырос и стал большим. Три толстяка в нем не чают теперь души, наследник с железным сердцем жесток и глуп. Кукла наследника Тутти стоит в углу. «Потанцуй мне, Суок, как будто я снова мал, как будто я никогда тебя не ломал. Сердце стучит, часовой механизм идет. Оружейник Просперо пойман и осужден». Суок отвечает: «Тутти, ведь я больна. Мы с тобой танцевали, потом началась война, ты сказал мне, я плохо танцую, я не о том пою. Ты приказал стоять здесь – и я стою». Наследник злится и повышает тон, в парадную залу кондитер выносит торт, три толстяка с любопытством глядят на дверь.

Доктор Гаспаро, скажи мне, куда теперь?

Под канатом на площади снова стоит толпа.Я пройду даже там, где каждый второй упал.Лихорадит город, наследник лежит в бреду.Улыбнись, мой мальчик, ты видишь, как я иду?

Кукла поет, сердечко ее стучит. Оружейнику в клетку наутро несут ключи.

«Начинается Лес, и тебе остается идти…»

Начинается Лес, и тебе остается идти и смотреть вокруг, изумляться, если выходят звери, чтобы есть у тебя из рук, принимать опасность как часть дороги, никогда не искать причин, идти по тропе, ничего не трогать, слушать, как Лес звучит. Начинается Лес, в котором ты тоже лишь малая часть всего, бесенок с розовой тонкой кожей, рожденный из темных вод, ангел бескрылый, который не был причастен Его чудес, человек, что между землей и небом всегда выбирает Лес. Если есть это место, то есть дорога, что всегда приведет к нему. Так иди, иди, ничего не трогай и не бойся упасть во тьму. Лес тебя окружает, кольцо сужает, жизнь говорит во мгле…

За окном шел дождь, и они лежали, и каждому снился Лес.

«У нас была и шхуна, и паруса…»

У нас была и шхуна, и паруса, и кольца канатов, и черный пиратский ром. Мы сами решали, кого нам пора спасать, дразнили морского черта, трубили в рог. Мы были бы голосом, ужасом всех морей, легендой, идущей веками из порта в порт…

Распяли нас в созвездии Южный Крест. Он нашей болью светится до сих пор.

«Так не будет, милая, так не будет…»

Так не будет, милая, так не будет.Ибо все мы пока у Него в гостях.Приходили девушки, били в бубен,Танцевали девушки на костях.Разжигали пламя, будили лихо,Говорили с духами темных вод.А потом всегда становилось тихо.Словно здесь и не было никого.

«Сидеть в ногах у крепости…»

Сидеть в ногах у крепости, смотреть,как попадает в облачную клеть свет золотого дерзкого луча,не спящего в июне по ночам. Так острова берут любовь в кольцо,так ярок цвет небесных изразцов, так порастает прошлое быльем…Господне лето в имени Твоем.

«Юнга на мачте бьется: «Земля, земля!»

Юнга на мачте бьется: «Земля, земля!», донный песок зеленым закрыт стеклом. Забирай меня к черту с этого корабля, я устал от его рангоутов и узлов. Мой Летучий Голландец, корабль, который мертв так давно, что ему не страшны ни шторма, ни штиль, – отпусти меня в травы, где солнечный зреет мед, где земля горяча и вечна, а воздух тих. Я искал этот остров над бездной в краю морей, я прошел через ад – но и в нем не нашел земли. Это дерзкое сердце дает постоянный крен, от которого все на моем корабле болит. Мы ходили кругами – над компасом звезд не счесть, я смотрел в горизонт, насколько хватало сил. Я хочу на землю – спать на твоем плече, ни о чем другом не думать и не просить.

Где-то юнга на мачте бьется: «Земля, земля!», где-то дремлет корабль, зарывшись в песочный шелк.

Если выйдешь из леса вечером – не стреляй.

Береги патрон, любимая. Я пришел.

«Не спать с тобой по ночам – это рок и рай…»

Не спать с тобой по ночам – это рок и рай. Первый делаешь громче – играй, играй. Второй постигаешь, как до сих пор не смел. Таинство рук твоих, твой животворный смех. Не спать с тобой по ночам – очищать эфир от всех, кто с мечом приходил воевать за мир. Месяц над полем ратным багров и тих. Я сижу на краю кровати у ног твоих.

Не спать с тобой по ночам – это сущий ад. Думать, кто в этом замешан, кто виноват, между нами река, в реке глубока вода.

Кто разделил километрами города?

«Можно вечно смотреть, как бежит с ледника река…»

Можно вечно смотреть, как бежит с ледника река, и огонь расправляет крылья в своем гнезде. Приходи за мной, пожалей меня, дурака, расскажи мне, зачем я здесь. Скалы были небесной пылью и дном морским, а теперь тверды и держат Господень шаг. Принеси мне мирского счастья, земной тоски. Я почти не могу дышать. Здесь такая свобода – реликтовый лес вокруг, и приходят звери смотреть на мои следы. Я могу приручать зверей и кормить из рук. Но не знаю таких, как ты. Можно вечно смотреть, как бежит с ледника река. Отпускать костер на крыльях в ночную стынь. Нет ни лодки, ни самолета с материка. Навсегда сожжены мосты. Я б надеялся на чудо, когда б умел различать среди тумана его черты. Пожалей меня, дурака, приходи ко мне. Я не выдержу пустоты.

«Где-то есть берега и далекие города…»

Где-то есть берега и далекие города, в которых мы не были никогда, ибо у нас есть камень, рука, руда, под горой река, над рекой – звезда. Мы родились здесь, племя людей слепых, чтобы вдыхать этот каменный прах и пыль, мы усмешка судьбы, голоса толпы, нам велят не сходить с тропы. Отче, я просыпался ночью и видел небо в таком огне, что боялся дышать, ибо знал, что огонь во мне, он полыхал, плясал, пожирая снег, чуда иного нет. Есть огонь, берега, города за чертой мечты. А мы заложники каменной темноты, этой чертовой пустоты, я хотел бы обжечься, Отче, чтоб никогда уже не остыть.

Но ты говоришь нести этот камень. Говоришь из сияющей высоты.

«Затем ли шла эта мысль по кругу, мутила разум…»

Затем ли шла эта мысль по кругу, мутила разум, лишала сна, чтоб мы попались сейчас друг другу – твоя свобода, моя блесна. Движенье жизни идет сквозь жабры, за горизонтом – водоворот. Болеть идеей, вдыхая жадно ее живительный кислород. Не спать, не есть, не сидеть у пирса, считая лодки и рыбаков, такая рыба подобна птице – едва касается облаков, летит, играет, сверкает телом, дрожит стальное веретено. Такая рыба меня хотела, когда я пел тебе об ином. Торговка утром придет на рынок – взглянуть в глаза, о цене узнать.

Старик и море, рука и рыба. Твоя свобода, моя блесна.

«Кокопелли танцует, в небе орел парит…»

Кокопелли танцует, в небе орел парит. Недоверчивый мой, давай заключим пари. На дыхание флейты спорим, на тень орла – я владею тем, что я себе не брала. Кокопелли танцует, зреют вокруг сады, и летит орел, заметает крылом следы. Расскажи им, имеющим право на чудеса, расскажи им о том, чего ты не знаешь сам. Я играю на флейте, веду за собой орла, я владею тем, чему не найти числа, я беру урожай садов, отдаю земле. Кокопелли танцует три тысячи долгих лет. Если я устану – ни слова не говори. Недоверчивый мой, давай заключим пари. Пока флейта играет, а в небе горит звезда, ты идешь, идешь, идешь по моим следам.