Шрифт:
Предисловие
В восьмидесятые годы почти у каждого моего сверстника хотя бы одна из бабушек жила в деревне или селе. На лето сады и школы закрывали свои двери, и бдительные родители отправляли ребятишек под присмотр к старшим родственникам. Всю пользу летнего пребывания на свежем воздухе в полной мере ощутила и я, проводя каждое лето в поселке городского типа Абатское на юге Тюменской области, на малой родине моей матери.
Все события, произошедшие со мной в гостях у бабушки, слились в одно большое длинное теплое воспоминание. В него можно «упасть», когда грустно, чтобы черпать силы добра и любви, которыми была я окружена, и чувствовать легкую беззаботность оставшегося там детства.
Все происшествия реальны, все герои настоящие и все совпадения не случайны, как не случайно ничто в этом мире.
С огромной благодарностью и открытым сердцем к жителям Абатска!
Свинья
Бабушка Варя всегда держала свиней. Она брала одного – двух поросят в марте и, когда я приезжала в июне-июле, поросята уже становились полноценными свиньями. В небольшом свинарнике с выходом – прогулочной зоной в огороде размером два на два метра, огороженной крупной сеткой-рабицей, они росли и набирали вес до декабря. Я приезжала каждый год и каждый год поросята были новые, но с неизменными именами: Борька и Машка. Куда подевались прошлые свиньи, я спросила лишь однажды. Бабушка буднично ответила: «Так съели их». Я приняла ответ как достаточный, но даже представить себе не могла, что перед тем, как их «СЪЕЛИ», их сначала «УБИЛИ», а, тем более, что сама их и съела (мама всю зиму делала котлеты из мяса, которое присылала нам бабушка).
Летом, когда стояла целый день удушающая жара, раз в пару-тройку дней свиньям полагалась «прогулка». Происходила она так: часов в полседьмого вечера, когда зной спадал, дед Семён запирал на задвижку калитку (как на ночь), что вела из ограды на улицу, закрывал на щеколду щелеватые дощатые двери в огород и припирал большой доской выход из конуры для черной дворняги – Пирата. Затем в неглубокую яму – метр в длину и 30 сантиметров в глубину, которая служила свиньям бассейном, он выливал 3 ведра воды. В «бассейне» тут же образовывалась прохладная серая грязь. Бабушка убирала в дом с крылечка обувь и половички.
Когда все приготовления были позади, двери стайки со свиньями распахивались, и они вываливались на променад с довольными харями. Выскочив из своего заточения, поросята поначалу бешено носились по ограде, размахивая своими ушами и смешно визжа от радости. Бессмысленные их глаза-пуговки под белесыми ресницами утыкались во что-то, они на миг замирали, потом вдруг визжа, неслись, не разбирая дороги, сшибая на своем пути оставленное ведро или метлу.
Как следует набегавшись, свиньи, деловито похрюкивая, заваливались в «бассейн» из грязи и барахтались в нем, покрывая свои упитанные бока и щетинистые спины «спасением от сибирских комаров». Вдоволь навалявшись в грязи, они щипали травку на ограде, прогуливались, тыкались носом в различные хозяйственные предметы под навесом, роняли их, перекатывали. Или вдруг начинали подрывать носом один из столбов сарайки – дровяницы, а то с любопытством и наглостью заглядывали в щелку в конуру к запертому Пирату, который возмущенно принимался лаять на них до хрипоты.
Для меня это было сравнимо разве что с цирком – я ждала каждой прогулки свиней с нетерпением. Бабушка ещё до «прогулки» готовила свиньям еду – два ведра отвратительной смеси из воды, каши из комбикорма, остатков старого хлеба, яичной скорлупы, картофельных очисток, рыбьих потрохов и чёрт знает чего ещё. Я терпеливо ждала рядом, пока она это приготовит, и мы отправимся на скамейку перед домом, на которой полагалось находиться во время всего «свинячьего представления». Меня маленькой не оставляли одну на улице, пока свиньи гуляли, в целях безопасности. Бабушка сидела рядом в течение всей прогулки, потому что свинья могла подойти и укусить (чего, к счастью, ни разу не произошло), а также запросто ткнуть довольным рылом, толкнуть свежеизмазанным в грязи боком.
Пока свиньи гуляли, дед Семён вычищал их свинарник. Затем садился на чурку и закуривал вонючий «Беломорканал». Свиньи, прохаживаясь мимо него, поднимали свои здоровые пятаки и внюхивали дым, а он доставал из заднего кармана заранее надранной молодой моркови, похожей на оранжевые крысиные хвосты, и тыкал им в морды – свиньи благодарно чавкали, широко раскрывая пасти с крупными квадратными зубами.
Солнце мягко поглаживало верхушки деревьев, звенели комары, бабушка иногда пела:
Крутится, крутится шар голубой,
Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть…
Я просила петь дальше, но бабушка говорила, что её память сохранила только эти строки. Мне было обидно оттого, что я никогда не узнаю, зачем кавалер украл барышню и упал ли шар кому-то на голову.
Дед, кряхтя, поднимался и шел за приготовленными ведрами для свиней. Они радостно встречали его и подхрюкивая, подталкивая друг дружку, заходили в свой загон «ужинать». Меня всегда поражала их покорность: за еду они готовы были сидеть в тесной клетке, шли туда после выгула добровольно. «Если бы меня выпустили из темницы», – думала я, – «и позволили бежать куда вздумается, я бы ни за что не вернулась в заточение, даже ради шоколадных конфет, а не то, что ради ведра дурнопахнущей бурды».
Все «прогулки» проходили примерно одинаково: из лета в лето Борьки и Машки борзо носились по ограде, топоча своими копытцами, из зимы в зиму ели мы из этих копытцев холодец на Новый год. Однако один случай запомнился особо.
Мне в то лето должно было исполниться восемь и я, как обычно, проводила июль в Абатске. В одну из «свинячьих прогулок» я откровенно скучала. Свинья Машка (в тот год была только одна свинья), уже довольно большая к середине лета, неторопливо вывалявшись в грязи, равнодушно щипала травку, не совершая ничего, на мой взгляд, интересного. Дед Семён, вычистив свинарник, ушел в огород в неровный из серых старых досок туалет, попросив меня закрыть за ним дверь в огород на щеколду, чтобы Машка не вытоптала грядки. Я закрыла за ним дверь и вернулась на лавочку. Пекло спину вечернее солнце. Машка продолжала равнодушно жевать, не обращая внимания на меня. У бабушки на плите закипела каша из комбикорма для будущего Машкиного угощения, и бабушка ушла в дом.
Некоторое время я сидела и слушала кузнечиков, что стрекотали из стоящей рядом клумбы, где росли маки, кусты белой и розовой космеи. Сорвав лепестки с одного цветка, сделала себе «накладные ногти». Не зная чем себя занять, я поплелась к калитке ограды. Выйдя за ограду, закрыла калитку и в тоске оглядела в оба направления улицу Мира, на изломе которой притаился бабушкин дом. Я надеялась, что хоть кто-то играет на улице и можно будет пообщаться, но было безлюдно.
Огромная соседская береза под порывом ветра зашелестела на меня, замахала своими тяжелыми ветками, пытаясь подло скинуть на меня клещей, которые на ней жили. Я была уверена, что мифические клещи, которых никогда не видела, живут исключительно на березах, а на этой особенно. Я удрученно поплелась домой, решив заняться чем-нибудь в комнате. Когда я уже разложила видавших виды игрушечных слона и облезлого жирафа на старом диване, с улицы раздался крик: «Свинья! Свинья сбежала!!!» и бабушкины ругательства. Я молнией подлетела к кухонному окну: бабушка стояла в открытых дверях ограды, а дед убегал куда-то вдаль по улице.
Я неторопливо одела сандалии и подошла к бабушке, которая отчаянно вглядывалась туда, куда убежал дед.
– Что случилось? – я старалась, чтобы голос мой не казался напуганным.
– Машка сбежала! Дед калитку не запер, наверное, курить выходил, вот она и сбежала!
В это время дед Семён бежал обратно по дороге, мотая головой – нет, мол, не туда побежала.
– на Власково беги, она, наверное, воды попить захочет, утопнет – кричала бабушка, заламывая руки. Дед прошагал сердито мимо, не глядя в нашу сторону, и направился к болоту.