Аббат
Шрифт:
— Негодяй! И ты, подмешав это зелье к пище узницы, обесчестил дом своего хозяина?
— Я восстановил поруганную честь дома моего хозяина, высыпав содержимое пакета в кувшин с настоем цикория. Они редко им пренебрегают, а эта женщина любит его больше всего на свете.
— Сам дьявол надоумил вас обоих, — воскликнула леди Лохливен, — и просившего порошок и ту, что дала его. Прочь, несчастный! Надо спешить туда, может быть мы еще не опоздали.
— Они не впустят нас, сударыня, если мы не применим силу. Я дважды был там, но мне не удалось туда проникнуть.
— Если понадобится, мы выломаем дверь… Пришли сюда поскорей Рэндла… Слушай, Рэндл, здесь произошел несчастный случай. Немедленно
— На этих условиях матушку Никневен сюда не заманишь, — вмешался Драйфсдейл.
— Тогда поручись за ее безопасность; помни, ты головой ответишь мне, если королева не будет спасена!
— Мне следовало это предвидеть, — мрачно заметил Драйфсдейл. — Я могу утешаться лишь тем, что отомстил не только за вас, но и за себя. Она глумилась и издевалась надо мной, она поощряла своего наглого любезника-пажа, высмеивавшего мою чинную поступь и неторопливую речь. Я знал, что судьба предназначила мне стать орудием мести.
— Иди в западную башню и оставайся там под арестом, пока не выяснится, чем кончится вся эта история. Я знаю твою твердость, ты не станешь искать спасения в бегстве.
— Даже если бы стены той башни были из яичной скорлупы, а озеро покрылось льдом, — сказал Драйфсдейл. — Я достаточно пожил на свете и убедился в том, что человек сам по себе ничто; он всего лишь пена на волнах, которая поднимается, пузырится и бурлит, но не по своей воле, а повинуясь могучей силе судьбы. И все же, миледи, если вам угодно будет принять мой совет, то в своих хлопотах о спасении этой шотландской Иезавели не забывайте о вашей собственной чести и держите все, что произошло, в тайне.
Сказав это, угрюмый фаталист отвернулся от нее и с мрачным видом направился в отведенную ему темницу.
Его госпожа приняла к сведению этот последний намек; в дальнейших разговорах она ограничивалась опасением, что узница съела что-то нехорошее и опасно захворала. Весь замок был в тревоге и смятении. Рэндл отправился на ту сторону озера, чтобы привезти Льюка Ландина с его противоядиями, а также разыскать, если удастся, матушку Никневен, которой леди Лохливен своим честным словом обеспечивала безопасность.
Тем временем сама леди Лохливен вела переговоры у дверей апартаментов королевы и тщетно уговаривала пажа впустить ее.
— Глупый мальчишка! — говорила она. — Твоей собственной жизни и жизни твоей госпожи угрожает опасность. Отвори же, или мы выломаем дверь.
— Я не могу открыть дверь без приказа моей госпожи, — отвечал Роланд. — Ей было очень плохо, но сейчас она уснула. Если вы разбудите ее, применив насилие, ответственность падет на вас и на ваших людей.
— Ни одна женщина никогда не была в таком ужасном положении! — воскликнула леди Лохливен. — По крайней мере следи, безрассудный мальчишка, чтобы никто не прикасался к пище и особенно к кувшину с цикорием.
Затем она поспешила к башне, где Драйфсдейл сам безропотно подверг себя заточению. Она нашла его за чтением и спросила:
— А быстро действует твое адское снадобье?
— Напротив, очень медленно, — ответил Драйфсдейл. — Старая ведьма спросила меня, какое средство я предпочитаю. Я сказал, что предпочитаю месть медленную, но верную. Мщение, сказал я, лучший из земных напитков, и его следует смаковать по капельке, а не глотать с жадностью залпом.
— Против кого, несчастный, замыслил ты столь страшную месть?
— У меня был не один враг, но главный из них — этот наглый паж.
— Да ведь он еще совсем мальчик, проклятый изверг! — воскликнула леди Лохливен. — Чем мог он вызвать к себе такую ненависть?
— Он все больше приобретал ваше расположение, и вы давали ему разные поручения; но это была лишь одна из причин. Он завоевал также симпатию Джорджа Дугласа, и это была вторая причина. Он стал любимцем кальвиниста Хендерсона, который ненавидит меня за то, что я не признаю обособленного духовенства. Моавитянская королева тоже благосклонна к нему, — словом, все ветры благоприятствовали ему, в то время как старый слуга вашего дома утратил всякое значение. Но главное — это то, что с первой же нашей встречи во мне зародилось желание уничтожить его.
— И такое чудовище я держала у себя в доме! — воскликнула леди Лохливен. — Да простит мне бог, что я кормила и одевала тебя!
— Это не зависело от вас, миледи, — ответил дворецкий. — Задолго до того, как был построен этот замок, даже еще до того, как остров, на котором он воздвигнут, поднялся над голубыми водами озера, мне было предначертано свыше быть вашим верным рабом, а вам — моей неблагодарной госпожой. Вспомните, Как еще при матери этой моавитянки я ринулся на одолевавших нас французов и выручил вашего супруга, тогда как те, которые были вскормлены той же грудью, что и он, не отважились прийти ему на помощь. Вспомните, как я бросился в озеро, когда буря унесла лодку вашего внука, доплыл до нее и подтащил ее к берегу. Слуга шотландского барона, миледи, не думает о своей жизни или о жизни других людей, он думает только о своем господине. А что до смерти этой женщины, я бы еще раньше применил свое снадобье, если бы мейстер Джордж не пробовал перед едой все блюда. Разве весть о ее смерти не осчастливит Шотландию? Разве она не отродье кровавых Гизов, столь часто обагрявших свой меч святой кровью избранников божьих? Разве она не дочь проклятого тирана Иакова, которого само небо лишило королевства и унизило в его гордости подобно тому, как ранее оно сразило царя вавилонского?
— Молчи, подлый! — воскликнула леди Лохливен. Тысячи самых разнообразных воспоминаний пронеслись в ее памяти при имени ее венценосного возлюбленного. — Молчи и не тревожь прах усопшего… царственного и несчастного мертвеца. Читай свою библию, и да поможет тебе господь понять ее смысл лучше, чем это удавалось тебе ранее.
Она торопливо удалилась, и когда вышла в другую комнату, слезы хлынули из ее глаз с такой силой, что ей пришлось остановиться и вытереть их платком.
«Этого я не ждала, — подумала она. — Разве можно добыть воду из твердого камня или сок из высохшего дерева? Мои глаза оставались сухими во время отступничества и позора Джорджа Дугласа — надежды нашего дома, сына детища моей любви, и все же сейчас я лью слезы о том, кто так давно покоится в могиле и кому я обязана насмешками со стороны его дочери, опозорившей мое имя. Но это его дочь, и мое сердце, ожесточившееся против нее из-за стольких причин, смягчается, когда взгляд ее очей внезапно оживляет передо мной образ ее отца, хотя столь же часто сходство с ее ненавистной матерью, этой истинной дочерью Гизов, снова укрепляет во мне ненависть. Но она не должна… ни в коем случае не должна умереть в моем доме, став жертвой столь вероломной интриги. Благодарение богу, отрава действует медленно, и, может быть, Марию можно еще спасти. Не вернуться ли мне в мои покои? Но кто мог думать, что этот безжалостный негодяй, которого мы так ценили и который столько раз доказывал свою верность, поставит нас в такое положение? Каким чудом в одной душе могут сочетаться такая преданность и такая порочность?»