Аббат
Шрифт:
Мария Стюарт, в глубоком трауре, но с тем очарованием во взгляде, осанке и всем облике, которое утонченная традиция сделала уже привычным для читателей, шла навстречу леди Лохливен, а последняя, в свою очередь, постаралась скрыть свою неприязнь и опасения под личиной почтительного равнодушия. Причина этого крылась в том, что леди уже не раз на собственном опыте могла убедиться, насколько превосходит ее королева в искусстве скрытых, но больно жалящих насмешек, которыми женщины так успешно вознаграждают себя за подлинно глубокие обиды. Невольно думаешь — не сыграл ли этот дар такую же роковую роль в судьбе его обладательницы, как и прочие достоинства этой щедро одаренной, но в высшей степени несчастливой женщины; ибо если он часто давал ей возможность торжествовать над своими тюремщиками, то их раздражение от этого еще
Когда дамы приблизились друг к другу, королева сказала, кивнув головой в ответ на реверанс леди Лохливен:
— У нас сегодня счастливый день. Мы можем наслаждаться обществом нашей любезной хозяйки в необычное время — в тот час, который нам раньше разрешалось посвятить нашей уединенной прогулке. Но наша добрая хозяйка отлично знает, что она в любое время имеет к нам доступ, и ей незачем соблюдать бесполезные церемонии, испрашивая на это нашего соизволения.
— Весьма сожалею, если мое присутствие рассматривается вашим величеством как нежелательное вторжение, — ответила леди Лохливен. — Я пришла только сообщить об увеличении вашей свиты, — добавила она, указав на Роланда Грейма. — К таким вещам дамы редко бывают равнодушны.
— О, я умоляю вашу милость извинить меня, я склоняюсь до земли перед добротой моих пэров, или, быть может, правильнее сказать — моих повелителей, которые произвели столь значительное расширение в моем личном штате.
— Они действительно старались, сударыня, выказать свое доброе отношение к вашему величеству, — заметила леди Лохливен, — быть может, даже погрешив против осторожности, и я надеюсь, что этот их поступок не будет истолкован превратно.
— Великий боже! — воскликнула королева. — Какая щедрость по отношению к наследнице многих королей, которая к тому же все еще является правящей королевой, предоставить ей для услуг двух фрейлин и пажа! Вот милость, которую Мария Стюарт никогда не сумеет оценить по достоинству. Подумать только! Моя свита почти сравнялась со штатом какой-нибудь сельской львицы в вашем Файфшире, мне не хватает только дворецкого и нескольких лакеев в голубых ливреях. Впрочем, в своей эгоистической радости я не должна забывать о тех дополнительных заботах и тяготах, которые возложит это блистательное пополнение свиты на нашу добрейшую хозяйку и на весь замок Лохливен. Я вижу, что тревога об этом уже заранее омрачает ваше чело, моя достойная леди. Но утешьтесь: у шотландской казны много превосходных имений, и еще до того, как Марию выпустят из этого гостеприимного замка, ваш любящий сын, а мой столь же любящий брат наградит лучшим из них вашего рыцарственного супруга, чтобы возместить ему расходы, столь обременительные при ограниченных средствах вашей милости.
— Дугласы из Лохливена, ваше величество, — ответила леди, — на протяжении многих веков умели выполнять свой долг по отношению к государству, не думая о награде, даже если их миссия была тяжелой и опасной.
— Ну что вы, дорогая леди Лохливен, — сказала королева. — Вы слишком щепетильны. Умоляю вас не отказываться от хорошего имения. На что же и содержать королеву Шотландии и этот роскошный двор, если не воспользоваться ее собственными коронными землями, и кто лучше поймет желания матери, чем любящий сын, каковым и является граф Мерри, так удачно сочетающий возможность и готовность удовлетворить эти ее желания. Или, быть может, как вы изволили заметить, опасность возложенной на вас миссии омрачает ваше радушное и любезное чело? Несомненно, паж — внушительное подкрепление моей женской лейб-гвардии. И я думаю, уж не по этой ли причине лорд Линдсей не рискует теперь без надежного эскорта проникнуть в сферу действия столь грозной силы.
Леди Лохливен вздрогнула; она выглядела явно озадаченной, тогда как Мария Стюарт, внезапно переходя от вкрадчиво-снисходительной иронии к тону резкому и повелительному, сказала, по-королевски величественно выпрямив свой стройный стан:
— Да, леди Лохливен, я знаю, что Рутвен уже находится в замке и что Линдсей ждет на берегу возвращения вашей лодки, чтобы прибыть сюда в сопровождении сэра Роберта Мелвила. С какими намерениями прибыли эти пэры, и почему меня, хотя бы просто для приличия, не поставили в известность об их прибытии?
— Свои намерения, миледи, — отвечала леди Лохливен, — они, вероятно, объяснят вам сами, а что касается формального извещения, то какая в нем надобность, если слуги вашего величества умеют сами все так хорошо разведать?
— Увы, моя бедная Флеминг! — воскликнула королева, обернувшись к старшей из сопровождавших ее дам. — Тебя теперь подвергнут допросу, суду и казни через повешение за шпионаж в расположении неприятельских войск, и все это только потому, что ты имела неосторожность пройти через большой зал, когда добрейшая леди Лохливен громко разговаривала со своим рулевым Рэндлом. Заткни-ка шерстью свои уши, милая, если хочешь сохранить их в дальнейшем. Помни, что в замке Лохливен уши и языки служат лишь для украшения, а не для того, чтобы ими пользоваться. Наша великодушная хозяйка одна может слушать и говорить за всех. Мы освобождаем вас от нашего дальнейшего присутствия, миледи, — сказала она, снова обращаясь к той, которая вызвала эту негодующую речь, — и удаляемся, чтобы приготовиться к встрече с нашими мятежными лордами. Мы воспользуемся приемной в качестве зала для аудиенции. Вы, молодой человек, — продолжала она, обернувшись к Роланду Грейму и сразу же переходя от колкой иронии к мягкой, добродушной шутке, — вы, составляющий весь наш мужской штат, от лорда-камергера до последнего рассыльного, следуйте за нами и приготовьте все к приему.
Она повернулась и медленно направилась к замку. Леди Лохливен скрестила руки на груди и с желчной усмешкой смотрела на удаляющуюся королеву.
— Весь мужской штат! — пробормотала она, повторяя слова Марии Стюарт. — Для тебя было бы лучше никогда не иметь более обширной свиты. — Затем, обернувшись к Роланду, которому она загораживала дорогу, леди пропустила его вперед, добавив: — Ты что, всегда подслушиваешь? Ступай к своей госпоже, любезник, и, если хочешь, передай ей то, что я сейчас сказала.
Роланд Грейм поспешил вслед за своей царственной госпожой и ее спутницами, которые как раз в это время вошли в боковой проход, соединяющий садик с замком. Они поднялись по винтовой лестнице во второй этаж, который состоял из трех комнат, расположенных анфиладой, и был отведен под покои пленной королевы. В самом начале находилась небольшая зала, или приемная, которая вела в большую гостиную, а эта последняя, в свою очередь, сообщалась с опочивальней королевы. Кроме того, к гостиной примыкало еще одно небольшое помещение, служившее спальней для фрейлин.
Согласно своему рангу, Роланд Грейм остановился в первой из этих комнат, чтобы быть под рукой ввиду распоряжений, которые могли последовать. Через решетчатое окно залы он видел выходящих из лодки Линдсея, Мелвила и их спутников. Он заметил также, что у ворот замка их встретил третий вельможа, которому Линдсей крикнул громким и резким голосом:
— Вы опередили нас, милорд Рутвен!
В это мгновение внимание пажа привлек взрыв истерических рыданий, донесшихся из внутренних покоев, и взволнованные восклицания чем-то испуганных женщин, заставившие его броситься им на помощь. Войдя в гостиную, он увидел королеву, упавшую в большое кресло около дверей и плачущую навзрыд в сильнейшем истерическом припадке. Старшая из женщин обеими руками поддерживала ее, в то время как младшая смачивала ее лицо водой и орошала своими слезами.
— Скорей, молодой человек! — крикнула старшая фрейлина в смятении. — Бегите… зовите на помощь… у нее обморок!
Но королева слабым, надломленным голосом воскликнула:
— Остановитесь! Я запрещаю вам!.. Никто не должен видеть… Мне уже лучше… Я сейчас приду в себя.
И действительно, усилием воли, какое появляется лишь во время смертельной схватки, она выпрямилась в кресле, пытаясь взять себя в руки, и только ее лицо все еще пылало от пережитого тяжелого волнения.
— Я стыжусь своей слабости, милые девушки, — промолвила она, беря за руки своих фрейлин. — Но это уже прошло, и теперь я снова Мария Стюарт. Грубый голос этого человека… Мне хорошо известна его беспримерная наглость… Имя, которое он назвал… цель, ради которой они приехали — все это может послужить извинением минутной слабости… Но она так и останется лишь минутной слабостью.