Абдулов, гуляющий сам по себе

Болотовский Михаил

– На кой мне его братья!
– закричал Федя, и внезапно лицо его стало багроветь.
– Его-то братья! Мои братья, не его! Они мне, гады, череп раскололи. Кирпичом, гады, сзади подкрались.

– Вот оно как!
– заволновался Петрович, даже сел.
– А за что ж они тебя, Федя?

– Добро одно они, гады, от меня имели, - говорил дальше Федя, то ли не расслышав вопроса, то ли как раз отвечая на него.
– Одно добро. Он в пятьдесят седьмом в Москву приехал, жил у меня, ананасы жрал. Второй тоже приезжал, я последнюю

рубаху снимал. А как чего не поделили - сразу кирпичом сзади, гады. Я в клинической смерти был. Поняли? Вот...

– Бога видел?
– спросил Славка.

– Бога?
– Федя улыбнулся как-то неловко, видимо, принял вопрос всерьез.
– Не видел. А его нет!

– И Аллаха нет?
– не удержался я.

– И Аллаха, - и Федя вовсе разулыбался.
– Никого нет. Не верю я в них. Вот помру, а на том свете никто меня не примет. Бог не примет, Аллах не примет. И буду я сам по себе. Вот тут кошку в мультфильме показывали, так и называется: "Кошка, которая гуляла сама по себе". Вот и буду гулять.

– Ты уж на земле погулял, - заметил Петрович.

– Погулял!
– и Федя даже засмеялся.
– Ох, погулял. Меня любили бабы. Я мимо себя не пропускал. Не-ет... Помню, жены сестра... танцуем, а я ее за титьки незаметно... Баба - ох! Ты что, говорит, Федя? А то, отвечаю. Я уж ее потом... А один раз ко мне экспедиторшу посадили. Ну, зарулил к магазину, взял ноль-семь, машину в лесопарковую зону загнал... Ты спишь что ли, Петрович?

– Ну тебя...
– отозвался Петрович с лежбища.
– Вон, молодым рассказывай. Сплю я.

– А я курить ухожу, - заявил Славка.
– Мне, Федя, твои половые похождения неинтересны. Примитивные они.

И вышел.

Федя не понял и обиделся.

– А уж ты святой!
– крикнул он вслед Славке.
– Сам про шестнадцатилетнюю вчера что рассказывал?

За дверью палаты, в холле, кто-то врубил телевизор. Заунывно загудел голос ведущего.

– "В мире животных", - безошибочно определил Федя.
– Пойду, посмотрю.

И тоже вышел.

– Теперь до вечера у телевизора проторчит...
– вздохнул из-под подушки Петрович.
– Меньше народу - больше кислороду. Второй день лежит, и все про баб, все про баб... И таблеток нам с вечера не давали... Господи, куда я попал...

– Ты спи, Петрович, - посоветовал я.

Под бубнежку телевизора мы заснули.

И виделся мне странный сон.

Не был я в том сне действующим лицом, а был зрителем. Виделась мне большая комната, и я точно знал, что это - комната, хотя стен не было, не было пола и потолка. А был в этом ограниченном пространстве легкий, весенний свет, были три кресла, и сидели в них Федя Абдулов, Бог и Аллах.

– Сами по себе, любезный Фатих Исмаилович, - начал Аллах, - гуляют только кошки.

– И я сам по себе гулял, - заспорил Федя.

– Не упорствуй, Федор, - сказал Бог.
– Аллах дело говорит.

–

Ну...
– Федя соглашался слушать дальше.

– К тому же, - продолжал Аллах, - что за скверная манера выставлять себя только в дурном свете?

– Это типично восточная манера, - заметил Бог.
– Один ваш султан, к слову будь помянут, приказывал доставлять ему каждую ночь пятилетних мальчиков. А сам, заметьте, давал им игрушек, сладостей, и ложился спать. Хотел распутником великим прослыть, а был человек добрейшей души...

– Да, добрейшей, - засмеялся Аллах.
– А потом, наутро, этим мальчикам головы рубили. Идиот. Идиот, - добавил Аллах, - и ханжа.

– Я не знал про головы, - смутился Бог.
– За что купил, за то и продаю. Но отчего же ханжа? Ханжа, допустим, есть фарисей, прикрывающийся добродетелью. Где же тут, помилуйте, добродетель?

– Добродетель - норма исторического момента, - ответил Аллах.
– Ибо критерии нравственного совершенства меняются. И жизнь Фатиха Исмаиловича мы судим, опираясь на критерии двадцатого века от рождества вашего сына, так сказать, вашей последней трети.

– Вы не разумеете сути триединства, - сурово ответил Бог.
– Но я в присутствии Федора спорить об этом не намерен.

– И я не намерен, - весело откликнулся Аллах.
– Тем более, что любезный Фатих Исмаилович не сможет нас рассудить.

– Не ерзай в кресле, - указал Феде Бог.
– Скажи лучше, зачем возводишь на себя напрасно?

– А что напрасно?
– забеспокоился Федя.
– Я лишнего не говорю. Я, вон, три года у хозяина лес валил - не за добрые ж дела?

– У какого еще хозяина?
– не понял Бог.
– В батраках?

– Да в тюрьме он сидел, - разъяснил Аллах.
– Семнадцати лет от роду сел Фатих Исмаилович в тюрьму. "У хозяина" - это сленг. А сел-то, заметьте, ни за что, за пустяк: за недонесение.

– Недонесение есть проступок спорный, - сказал Бог.
– О чем не донес?

– Сосед у меня был, Колька Калачев, - заторопился рассказывать Федя. Красивый такой парень, брунет. Из себя гвардеец весь. Девки, помню, как мухи на него, а он...

– Ближе к делу, - посоветовал Аллах.

– Воровал, - испуганно ответил Федя и искоса посмотрел на Аллаха, додумывая, достаточно ли короток был ответ. И добавил: - А я не донес.

– У граждан крали или... хэ-э... у государства рабочих и крестьян? спросил Бог.

– У государства, - с готовностью пояснил Федя.

– Простительно, - Аллах мотнул головой, улыбнулся.

– Спорно, - возразил Бог.

– У вас все спорно, - заметил Аллах.
– Но, полагаю, хоть тот случай с маленькой девочкой, которую спас Фатих Исмаилович, мы оценим однозначно?

– Да!
– со спешностью подтвердил Бог и, оборотившись к Феде, попросил: - Федор! Расскажи об этом, ибо всегда радостно мне слышать такие истории.