Абиссинец
Шрифт:
Потом пошел в гостиную, там как раз пили кофе Александр Михайлович и командиры русских кораблей. Рассказал об условиях, выдвинутом Негусом и попросил командира «Чесмы» Вальронда разрешения разместить уже сейчас на борту броненосца деньги и ценности, принадлежащие моему отряду, так как ожидаю неприятных сюрпризов от Негуса в последний момент перед отправкой и не хочу, чтобы мои казаки покинули Эфиопию без гроша в кармане. В связи с тем, что переговоры в Александрии могут затянуться на месяц и более, командир «Джигита» фон Фелькерзам сказал, что покинет порт Массауа, как только получит разрешение из Петербурга — завтра он пошлет телеграмму. Я попросил его забрать с собой какое-то количество моих людей, которые уже не нужны здесь, например артиллеристов. Казаки явно захотят уехать все вместе и забрать раненого из госпиталя, а, поскольку на «Чесме» есть корабельный лазарет и врач, то транспортировать раненого лучше на броненосце.
Попросил Великого князя поприсутствовать завтра на окончательном разговоре с Менеликом касательно моей невесты. Потом пришел Степа Петров и попросил всех выйти на крыльцо, он хочет сделать групповой снимок гостей. Для антуража по краям поставили казаков в абиссинских мундирах, я тоже переоделся в кеньязмача с перьями и так нас и сфотографировали. Мы решили, что в «Неделе» надо опубликовать статью «В гостях у князя Искендера» которую украсить фотографиями и Степа опять был назначен нештатным военным корреспондентом. Он тоже поплывет на «Джигите» в Кронштадт, взяв с собой фотопластинки, в редакции их проявят и будут фотографии к серии статей об Абиссинии, которые Петров сейчас подготовит, я прочту их, и если все будет в порядке, они успеют выйти во время переговоров. Особенно важно, что там есть дубликаты фотографий разгромленного госпиталя (Антонелли увез другой комплект), ведь на всякий случай Петров делал два снимка каждого сюжета, так как я тогда сказал, что это очень важно. Эти фотографии мы проявим в Александрии и у меня будут отпечатки-свидетельства зверств итальянцев во время войны.
Утром, отправив соответствующие телеграммы, я и фон Фелькерзам отправились на станцию, где грузились на платформы наши ящики. Нечипоренко я рассказал, что ожидаю какой-нибудь подлости от местных царедворцев, поэтому он приехал с ценностями на бричке и во вьюках с конвоем под посольским флагом — в случае чего это дипломатический груз, не подлежащий таможенному досмотру по международным правилам. Я уже переложил все свои ценности в пять деревянных ящиков, обшитых мешковиной и опечатанных. Еще передал ящик с частью неврученных подарков — там были старинные сабли и зверьки Фаберже (как-то не приглянулись они местным князькам в качестве подарков).
Казаки также сложили в ящики своё трофейное золото, но промаркировали его по-своему и Нечипоренко опять под дипломатическим флагом повез его на станцию, а потом есаул, взяв усиленный конвой, отправился грузиться на «Чесму». С капитанами и Великим князем мы поехали к Менелику, где мне вручили бумаги соглашения и повторили условия в присутствии Великого князя. Я сказал, что встретил в лагере консула, Ивана Меншикова, знакомого мне еще по путешествию сюда и военного агента из посольства в Каире, полковника Симонова и они мне пожаловались, что сидят здесь, как под арестом, лошадей им не дали, а пешком они не хотят и не могут передвигаться из соображений безопасности и, вообще, выразили желание жить у меня в доме, который на время их и моего пребывания здесь получает права посольства Российской Империи вместе с экстерриториальностью и прочими условиями (наличия вооруженного конвоя).
Негус согласился с условиями и с тем, что над домом на время нашего пребывания будет поднят русский флаг. Спросил про Букина и Лаврентьева. Негус ответил, что Букину пожалован титул графа и он пожелал перейти в подданство Эфиопии, я попросил собственноручного письма штабс-капитана Букина об этом, так как он уехал из России моим подчиненным и я несу за него ответственность. По поводу Лаврентьева Негус сказал, что он совершенно невменяем и везти его сюда нет никакой возможности, я объяснил, что мне нужно официальное заключение об этом. С тем мы и покинули шатер.
За ужином меня и Стрельцова много расспрашивали о прошедшей кампании, особенно много вопросов задавал военный агент (атташе), полковник Симонов, выпускник Николаевской академии. Предоставил отвечать на вопросы Стрельцову, мы даже пошли в мой кабинет, где висела большая карта провинции Тигре и подъесаул рассказал, как мы планировали обороняться от вторжения десанта, где должны быть опорные пункты обороны с пушками и пулеметами, простреливающими пространство между опорными пунктами, так как сплошную линию траншей с малыми силами в три тысячи человек удержать против корпуса невозможно. Опорные пункты расположены на возвышенностях, собственно, они уже готовы и их можно даже посмотреть, конечно, там сейчас нет орудий и пулеметов, они в арсенале форта Массауа. Расчет был на подход подкреплений в конце текущих суток боя, поэтому полотно железной дороги необходимо было оборонять в первую очередь. Форт Массауа как пункт обороны, в расчет не брался, так как он легко разрушался огнем корабельных орудий, а линия обороны опорных пунктов проходит за пределами досягаемости корабельной артиллерии, Полковник Симонов остался доволен и попросил взять карту с собой — она хоть и рисованная, но очень подробная, в Главном штабе такой явно нет.
Вечером занялся личными сборами, вдруг завтра выезжать в Александрию. Поскольку мой резной ларец теперь пуст, сложил туда все итальянские бумажные деньги, которые надо поменять в банке на что-то стоящее, пока лира не рухнула, бумаги из сейфа Баратьери о пленных, револьвер (пистолет у меня теперь всегда с собой), запас патронов. Артамонов тоже собрал мои вещи, русский дипломатический мундир передам на корабль, эфиопский придется взять, пока не пошью белый фрак.
Утром заехал в лагерь «отказников». Сказал, что у меня для них хорошие новости — скоро всех их отпустят и теперь заботится о них будет сам Негус, потом поехал на телеграф, пока ничего из Петербурга не пришло. Отправил телеграммы Лизе и Управляющему заводами, что буду месяц в Александрии, можно слать мне телеграммы на адрес русского консульства, затем ненадолго вернусь в Массауа, а потом — домой на броненосце «Чесма».
Ильг сказал, что собирается плыть до Александрии послезавтра на «Джигите», он уже говорил с капитаном. Я сказал, что присоединюсь вместе со слугой и двумя казаками. Ильг попросил быть в абиссинской одежде с абиссинскими наградами. Все деньги на расходы у него (ага, буду по копеечке выпрашивать). О деньгах — напомнил о жалованье казакам и расчете за трофеи, иначе мы грузим все на «Чесму».
Дома рассказал консулу и атташе о разговоре с Ильгом и спросил, готовы ли они послезавтра вернуться в Александрию.
— Конечно, мы уполномочены присутствовать на переговорах и давать консультации при необходимости.
Вот погрузились мы все на «Джигит» и как говорят сухопутные «поплыли». Казаки все жалели об оставленных лошадках, ну не возьмут военные корабли на борт еще и лошадей. Да и тем, кто уйдет на «Чесме» тоже коней придется оставить, либо договориться о фрахте с призовым итальянским пароходом, чтобы шел в кильватере «Чесмы» под русским флагом как призовое судно, но какой приз, если у России с Италией мир, а если нанимать, то лошадки золотыми будут. В общем, пусть Нечипоренко сам решает с итальянцем-капитаном, может в обмен на свободу команды и парохода лошадок за бесплатно прокатит до Севастополя, а там пусть идет на все четыре…Разместились мы на «Джигите» стеснив офицеров, которые освободили по каюте для консула, полковника, меня и Ильга, Петров, мой денщик, черный слуга Ильга и казаки спали в матросском кубрике. Я ехал в русском белом кителе в петлицами действительного статского советника. Артамонов, увидев как наша горничная ловко управляется с иглой, попросил ее вышить дополнительные многолучевые звездочки-розетки, используя золотую канитель[4] и кусочки галуна из ранее подпоротого парадного мундира, Теперь на бывших петлицах статского советника с одной звездой их стало две, конечно, поскольку я в отставке, надо было бы добавить тонкий поперечный басон[5] внизу, но я посчитал это лишним. Зато Ильг с завистью наблюдал, как становятся «во фрунт» нижние чины, а офицеры прикладывают пальцы к козырьку фуражки, приветствуя «превосходительство». Самого Ильга они считали «каким-то статским», ибо в Российской Империи все должностные лица обязаны быть в мундирах.
Через три дня прошли Суэц и вот показалась Александрия, город, где я впервые увидел Машу, поднимающуюся на борт «Орла», сразу нахлынули воспоминания и захотелось побыстрее все закончить и вновь увидеть ее прекрасное лицо. «Джигит» бросил якорь менее чем в полуверсте от берега, я стоял у борта и вновь вдыхал какие-то неясные цветочные ароматы, которые доносил легкий ветерок. Все так же белели домики, окруженные зеленью деревьев и кустов, как будто все это было вчера и не было более чем полугода скитаний и войны. Действительно, прошло всего семь с половиной месяцев, а как будто семь лет, столько вместилось в этот промежуток всяческих событий: и приятных — встреча с Машей, ее любовь и нежность; и неприятных — гибель людей, кровь, пот и грязь войны. Был и есть обман со стороны людей, которым стал доверять и крушение надежд и планов, которые уже стал воплощать в жизнь. Я рассчитывал начать здесь новую жизнь, построить свой мир, в которым было бы удобно жить людям, вообще, связать свою судьбу с этим континентом, но вот не получилось и теперь пришлось уносить ноги и выполнять обязательства, на которые вовсе не рассчитывал сначала. И теперь как дрессированная обезьянка, я должен выступать на этом чуждом для меня представлении.