Абсолютные друзья
Шрифт:
Это вечер перед Рождеством в Берлине, решает он, только по радио не звучат рождественские гимны, а на кучах украденных книг не горят свечи. И Саша опять готовит, но не кусок твердого, как пуля, мяса, а столь любимый Манди Wienerschnitzel, достав его из саквояжа, который так осторожно нес по спиральной лестнице. В квартире на чердаке голые кирпичные стены, стропила и световые люки, но на том сходство с берлинским чердаком заканчивается. Один угол занимает современная кухня, выложенная керамической плиткой, со стальной мойкой и электрической плитой. Из арочного окна открывается
– Квартира принадлежит тебе, Саша?
Но разве Саше когда-нибудь что-нибудь принадлежало? Однако, пусть воссоединившиеся друзья не виделись больше десяти лет, разговор идет исключительно о пустяках.
– Нет, Тедди. Ее сняли для нас мои друзья.
Для нас, отмечает Манди.
– Какие они заботливые.
– Да, этого у них не отнимешь.
– И богатые.
– Ты, между прочим, прав. Они – капиталисты, но на стороне угнетенных.
– Это те самые люди, которым принадлежит и «Ауди»?
– Они дали мне эту машину.
– За них нужно держаться обеими руками. Не люди – ангелы.
– Спасибо, Тедди. Это входит в мои планы.
– Они же сказали тебе, где меня найти?
– Возможно.
Манди слушает слова Саши, но вслушивается и в его голос. Как всегда зычный, Наполненный энергией. А еще он не может скрыть нетерпения, и Манди слышит его в каждом слове. Этому голосу очень хочется поскорее озвучить то, что его обладатель слышал от некоего гения, с которым говорил последним, объявить, что они готовы вот-вот открыть людям глаза на социальное происхождение человеческого знания. Это голос Банко, когда он выступил из теней веймарского подвала и велел мне слушать его внимательно, а комментарии свести к минимуму.
– Значит, ты – удовлетворенный человек, Тедди. – Он рубит слова, не отрываясь от плиты. – У тебя семья, автомобиль, ты продаешь людям словесную чушь. Ты, как обычно, женился на выбранной тобой даме?
– Я над этим работаю.
– Не испытываешь тоски по Гейдельбергу?
– С какой стати?
– Насколько я понимаю, еще шесть месяцев тому назад ты руководил там школой изучения английского языка.
– Последней из череды школ. – Откуда он все это знает?
– И что пошло не так?
– Что всегда идет не так. Грандиозное открытие. Письма во все крупные фирмы. Рекламные объявления во всю страницу. Посылайте к нам ваших притомившихся чиновников. Проблема оказалась одна: с ростом числа студентов росли и убытки. Ты в курсе?
– Насколько я понял, тебе попался нечестный партнер. Эгон.
– Совершенно верно. Эгон. Тебя просветили по полной программе. Давай послушаем о тебе, Саша. Где живешь? На кого работаешь? И почему ты и твои друзья шпионили за мной? Я думал, мы уже завязали с этой игрой.
Брови чуть поднимаются вверх, губы сжимаются: Саша готовится ответить на первую половину вопросов и делает вид, что второй не слышал.
– Спасибо тебе, Тедди. Могу сказать, что полная занятость мне обеспечена. Похоже, удача решила-таки повернуться ко мне лицом.
– Пора бы. Странствующему по краям света радикальному лектору обычно не до жиру. Кто же тебя пригрел?
И этот вопрос остается без ответа.
Стол накрыт на двоих. Красивые бумажные салфетки. Бутылка бургундского на деревянной подставке. Саша зажигает свечи. Его рука дрожит, точно так же, как, судя по его рассказу, дрожала более двадцати лет тому назад, когда он нес Профессору заявление Манди на получение визы. Один только вид этой дрожащей руки вызывает у Манди стремление защищать и оберегать Сашу, пусть он и поклялся не ощущать его. Поклялся мысленно Заре, Мустафе и себе, и лучшей жизни, на пути к которой они сейчас находятся. Через минуту он намерен сказать Саше следующее: «Если это еще одно из твоих великих предвидений, которое мы вдвоем должны претворить в жизнь, то ответ – нет, нет и нет, в таком вот порядке». Вот что он скажет. После это они смогут поболтать о славном прошлом, пожмут друг другу руки и разбегутся.
– Я предлагаю не налегать на выпивку, Тедди, если ты не возражаешь. Возможно, впереди у нас долгая ночь, – говорит Саша.
Wienerschnitzel, по-другому и быть не могло, недожарен. В своем нетерпении Саша не стал ждать, пока растопится жир.
– Но ты получил мои письма, Тедди? Пусть даже не отвечал на них.
– Действительно, получил.
– Все до единого?
– Похоже на то.
– Ты их прочитал?
– Естественно.
– Мои газетные статьи тоже?
– Зажигательные тексты. Восхищался ими.
– Но все равно они не подвигли на ответ?
– Получается, что нет.
– Причина в том, что мы не были друзьями, когда расставались в Бад-Годесберге?
– О, мы были друзьями. Только, возможно, немного устали. Шпионаж требует много сил, я не устаю это повторять, – отвечает Манди и добавляет смешок, потому что Саша не всегда узнает шутку, особенно если она не так уж хороша.
– Я пью за тебя, Тедди. Пью в твою честь в это прекрасное и ужасное время.
– И за тебя, старина.
– Все эти годы, по всему миру, учил ли я кого, вышвыривали меня из очередной страны или сажали в тюрьму, ты оставался моим тайным духовником. Без тебя, а мне иной раз крепко доставалось, я бы поверил, что борьба бесполезна.
– Так ты и писал. За что тебе, конечно, спасибо. Но мог бы и не писать, – угрюмо отвечает Манди.
– И ты, я надеюсь, получил удовольствие от недавней маленькой войны?
– Наслаждался каждой минутой. Жаль, что она так быстро завершилась.
– Самая необходимая за всю историю, самая нравственная и христианская… и самая неравная?
– Меня от нее тошнило, – признает Манди.
– И, я слышал, тошнит до сих пор.
– Да. До сих пор.
Вот, значит, где собака зарыта, думает Манди. Он знает, что я возмущен этой войной, и хочет подписать на какую-то кампанию. Что ж, если он гадает, что на меня нашло, добро пожаловать в наши ширящиеся ряды. Я спал. Лежал на полке. Вчерашний шпион, развлекающий англоговорящих, вернее, англослушающих, в Лидендорфе. Мои белые дуврские утесы затерялись в тумане, а потом вдруг…