Ацтеки. Воинственные подданные Монтесумы

Сустель Жак

А вот еще одна земная богиня, Сиуакоатль, в двух своих ликах, сельском и воинственном:

Орел, орел, Килацтли!Ее лицо окрашено кровью змеи,А орлиные перья – ее корона.Это она защищает кипарисСтраны Чалмана и Кольуакана.Маис растет на священном поле.Богиня опирается на свой посох с колокольчиками.Колючка агавы, колючка агавы в моей руке,Колючка агавы в моей руке.На священном полеБогиня опирается на свой посох с колокольчиками.В руке моей пучок сорной травы.На священном полеБогиня опирается на свой посох с колокольчиками.«Тринадцать –

орел» – так ее называют,Нашу мать, богиню Чалмана.Дай мне кактус-стрелу, священную эмблему.Вот мой сын Мишкоатль.Наша мать – воительница, наша мать – воительница,Косуля Кольуакана,Она украшена перьями.Вот и заря! Дан приказ сражаться.Вот и заря! Дан приказ сражаться.Может быть, мы приведем с собой пленников!Земля будет опустошена!Она, косуля Кольуакана,Украшена перьями.

Другие, гораздо более простые гимны, представляют собой на самом деле немногим более чем бесконечно повторяющиеся формулировки. Примером может послужить песнь Чикомекоатль, богини маиса. Распевая ее, они пытались побудить природу к ее ежегодному возрождению.

О почтенная богиня Семи Початков,Поднимись, пробудись!О наша мать, ты покидаешь нас сегодня,Ты отправляешься в свою страну, Тлалокан.Поднимись, пробудись!О наша мать, ты покидаешь нас сегодня,Ты отправляешься в свою страну, Тлалокан.

Стихи, не относящиеся к гимнам, мексиканцы подразделяли на несколько категорий по темам, происхождению или природе: яокуикатль, военная песня; чалькайотль, стихотворение на манер Чалько; шочикуикатль куэкуэчтли, цветистая, добродушно-шутливая песня; шопанкуикатль, стихотворение о весне и т. п. Некоторые из этих стихотворений, например песнь о Кецалькоатле, были настоящими сагами, а другие – размышлениями о краткости бытия или о неясности судьбы.

В сочетаниях декламации, песни, танца и музыки можно также найти элементы драматического искусства: в этих представлениях участвовали актеры, одетые в костюмы, изображающие исторических или мифологических героев. Они использовали диалог, и время от времени герои и хор сменяли друг друга. В этих представлениях, бывших одновременно и балетом, и трагедией, обычно изображался, например, царь Несауальпилли, или его отец Несауалькойотль, или император Монтесума. В них вставлялись исполняемые в пантомиме песни. Некоторые из них пели женщины. Например:

Мой язык из коралла,Из изумруда мой клюв;Я много думаю о себе, о мои родители,Я, Кецальчикцин.Я раскрываю свои крылья,Я рыдаю над ними:Как мы поднимемся в небо?

Актриса, которая пела эти слова, вероятно, была одета в костюм птицы.

Цветы и смерть, как навязчивые идеи-близнецы, украшают всю мексиканскую лирическую поэзию как своим великолепием, так и своими тенями.

О, если бы можно было жить вечно.О, если бы не было смерти.Мы живем, а наша душа разрывается,Молния сверкает вокруг нас.За нами следят и на нас нападают.Мы живем, а наша душа разрывается. Мы должны страдать.О, если бы можно было жить вечно.О, если бы не было смерти.

И опять:

Уйдет ли мое сердце,Как увядают цветы?Неужели когда-нибудь мое имя превратится в ничто?И моя слава пройдет на земле?Так пусть у нас будут хотя бы цветы!Так пусть у нас будет хоть немного песен!Как мое сердце сможет все пережить?Мы влачимся на земле напрасно.

Это стихотворение из Чалько демонстрирует такую же озабоченность:

Напрасно ты берешь свой украшенный цветами тепонацтли,Ты бросаешь

пригоршни цветов – но все тщетно;Они вянут.Мы тоже, мы поем здесь нашу новую песню,И в наших рукахНовые цветы.Может быть, наши друзья порадуются цветам.Может быть, грусть уйдет из наших сердец.Пусть никто не будет охвачен грустью,Пусть ничьи мысли не блуждают над землей.Здесь у нас дорогие нам цветы и песни.Может быть, наши друзья порадуются им,Может быть, грусть уйдет из наших сердец.О друзья, эта земля только временно дана нам.Нам придется забыть наши прекрасные стихи,Нам придется оставить наши чудесные цветы.Вот почему я грущу и пою солнцу,Нам придется забыть наши прекрасные стихи,Нам придется оставить наши чудесные цветы.

И отсюда мы переходим к выражению той чувственной философии, которая явно была широко распространена среди более образованных людей:

О, вы не придете дважды на эту землю,Владыки чичимеков!Будем счастливы! Разве берут с собой цветы в страну мертвых?Они нам всего лишь временно даны.Правда в том, что мы смертны;Мы оставляем цветы, и песни, и землю.Правда в том, что мы смертны…Если только здесь, на земле,Есть цветы и песни,То пусть они будут нашим богатством,Пусть они будут нашим украшением,И давайте будем счастливы с ними!

В поэзии мексиканцев также можно увидеть и великолепные пейзажи их страны. Один из послов, отправленных Уэшоцинко за помощью к Монтесуме, видит с высоты горных вершин всю долину Мехико, расстилающуюся перед ним:

Я карабкаюсь, я достигаю высоты.Огромное сине-зеленое озеро,То тихое, то бурное,Пенится и поет среди скал…Вода цветов, вода зеленого порфира,Где прекрасный лебедьС колышущимися перьямиПлавает взад и вперед.

А когда заходит солнце:

Наш отец, Солнце,Одетый в богатые перья, бросаетсяВниз, в чашу драгоценных камней,Украшенный ожерельем из бирюзыСреди многоцветья цветов,Которые падают вечным дождем.

Короткие отрывки, как эти, едва ли могут дать представление о богатстве этой литературы, так как ее богатство велико, хоть до нас дошли всего лишь ее фрагменты. Неистовая страсть мексиканцев к ораторскому искусству и поэзии, музыке и танцам свободно царила на праздниках, званых вечерах и бесчисленных церемониях, на которых можно было увидеть молодых людей в великолепных украшениях, танцующих с куртизанками во всей своей красе, и сановников, и самого императора, присутствующего на традиционных балах. Танцы были не только развлечением; они не были также и всего лишь ритуалом: они были способом заслужить милость богов, «посредством служения им и призывая их всем своим существом».

Музыка ацтеков, от которой ничего не сохранилось до наших дней, так как она не была записана, не была богата ресурсами. Существовало несколько духовых инструментов, морская раковина, труба, флейта, свисток и – что наиболее важно – ударные инструменты: вертикальный барабан (уэуэтль) и двузвучный деревянный гонг (тепонацтли).

Музыка в основном создавала ритм для пения и танцев. Холодными ночами на высокогорных плато при свете смолистых факелов у подножия пирамид, чьи вершины уходили во тьму, толпу во время пения и танцев охватывал коллективный экстаз, каждое движение и фигура подчинялись закону ритуала. Там, в единстве песни и ритмических движений под звуки колотушек, толпа находила освобождение страстям своей неистовой души, и все это – не преступая границ общественного долга. Эта цивилизация самоограничивающихся людей, которая ввела такую ежеминутную дисциплину для всех членов общества, и в особенности для его высших слоев, обладала мудростью, чтобы пред взорами богов дать возможность выхода подавляемым стихиям. Стихи и музыка, ритм и танцы час за часом в красных отблесках факелов на огромной площади священного города – это было раскрепощение, которое общество предлагало на некоторое время невозмутимым людям, от которых оно так много требовало.