Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы)
Шрифт:
И АА сказала, что написанная Мандельштамом статья о Вагинове будет, вероятно, одной из его блестящих, но ни к чему не обязывающих "causeries".
Когда я пришел в Мраморный дворец, Шилейко сказал мне: "Попадет вам от АА за легкомысленное суждение о Вагинове!" — и сказал какую-то остроту о его книжке — остроту злую. Когда Шилейко ушел, я заговорил с АА о книжке Вагинова и говорил всю дорогу до Шереметевского дома, провожая АА туда.
Перед моим приходом в Мраморный дворец сегодня АА читала книжку Вагинова вслух, Шилейко слушал и очень зло, в прах раскритиковал ее, и АА к его мнению присоединяется, потому что он приводил совершенно справедливые
И мнение АА о книжке Вагинова таково: полная несамостоятельность дурно понятые и дурно взятые Мандельштам и Вячеслав Иванов. И во всех редких — случаях, когда Вагинов не подражает буквально (в словаре, в построении образов, в сравнениях и в прочем) учителям, у него остаются "море жизни", "природа-храм", "но медленно валов благоуханье" и прочие банальности.
Отсутствие всякой композиции — стихотворение можно начинать читать с любого места и прервать его также на любом месте — от этого ничто в стихотворении не изменится.
Мертвечина. И разве можно в стихи вводить теперь такие слова, как "нощь", "зрю" и т. п. — они теперь совершенно не действуют, они никак не воспринимаются, и употребление их свидетельствует только о дурном вкусе. Такие слова в контексте современных слов можно сравнить с античной статуей, шея которой повязана розовой ленточкой. То, что Вагинов употребляет такие слова, доказывает потерю им всякого чувства слова, отсутствие бережного, любовного отношения к слову.
Вагинов употребляет такие сравнения, как "виноградарь — солнце". Да, мы знаем о древнем значении такого сравнения — в д р е в н е м контексте, у античных поэтов. Но Вагинов, по-видимому, думает, что сравнение, слово, глубоко оправданное, владеющее п р а в о м на существование в одном (в данном случае — в античных) контексте, вырванное из этого контекста и механические вставленное в совершенно неподобный, другой (его, Вагинова, современный — в данном случае), сохраняет всю свою весомость, весь свой смысл, всю соль — значимость. Нет. Это не так. В действительности такое оскопленное и механически приводимое слово или сравнение звучит только как банальность.
Вагинов идет на все, не жалеет затрат, делает демонические усилия — для того, чтобы дать что-то с в о е: он идет на отказ от смысла, он лишает свои стихи рифмы, он механически смешивает самые неслиянные понятия. И все усилия не приводят решительно ни к чему. Только резче подчеркивается мертвенность, атрофия поэтического сознания, полное отсутствие своего, отсутствие лирического чувства. И ничто не дано взамен этого. Книга оставляет самое безотрадное впечатление.
Дело не в промахах. Промахи у каждого п о э т а бывают, должны быть, и каких промахов мы ни простим поэту, если он действительно поэт. Поэт может написать очень плохое стихотворение, но сейчас же напишет и другое подлинно хорошее... Ну не читайте плохих стихов поэта — читайте его хорошие стихи. Это же не обязательно — читать плохие стихи!
И не в непонятности. АА не боится ее. АА не стесняется, как "не стесняются расстоянием", непонятностью. Когда В. Иванов бывает непонятен, то это значит только, что мы — тот, кто его не понял, — чего-нибудь не знает, чего-нибудь не прочел, что ему нужно прочесть для понимания... Какого-нибудь эллинского, византийского обряда, мифа не знает. Но стихи В. Иванова можно всегда расшифровать. Их непонятность происходит только от того, что В. Иванов много больше знает, много культурнее своего — такого не понимающего какого-нибудь намека, не видящего за ним того, что
Но стихи К. Вагинова не имеют за собой ничего — они висят в воздухе, ни на что не опираясь, они не намекают ни на какие не дочитанные нами мифы, обряды, источники; нет и сомнения в том, что В. К. Шилейко больший знаток в античном и во всех прочих культурах, чем К. Вагинов, а, однако, он утверждает, что стихи К. Вагинова ни на что такое не опираются, ничего такого — ускользнувшего от понимания — не подразумевают.
А самое главное — стихи Вагинова не непонятны. Они насквозь прозрачны, и в них пустота. В них не над чем даже задуматься, потому что они ничего в себе не таят. Они механично набраны. Они мертвы.
И нельзя говорить о старых итальянцах — будто бы источнике Вагинова (как я сказал АА). Мы немножко знаем старых итальянцев. И они нисколько не непонятны. Когда у старого итальянца попадается широко развитый образ сердца, вынутого из груди и переданного возлюбленной, которая его ест, — это значит только, что в основе его, кажущегося таким сложным, лежит простая народная поговорка о "сердцеедке". Эта сложность имеет о с н о в у — и необычайно простую основу. Никакой основы нет в сложности стихов Вагинова в неоправданном нагромождении распущенных и пестрых слов, употребляемых им.
А ставка за звуковую значимость, на музыкальность, на музыкальное воздействие стихов, ставка Вагинова (о которой я заговорил с АА) — не достоинство. Это недостаток. Это Игорь Северянин — как конечный итог. Прошло то время, время неудавшихся опытов, когда поэты, художники пытались смешивать и соединять различные виды искусства в одном. Когда поэт стремился вложить живопись в стихи, когда восклицали о каком-нибудь Брюсове — "ах, как он скульптурен", о другом — "ах, как он архитектурен". Сейчас это порицание. Сейчас сказать про живописца "он так литературен" — это значит выругать его и упрекнуть. Нельзя вводить один вид искусства в другой, потому что у каждого есть свой материал, свои средства, своя стихия — только ему свойственные. Когда говорят о том, что в поэзии — музыкальность, скульптурность, живописность, хочется сказать: "А где же поэтичность? Где же поэзия в стихах? Дайте нам поэзию... Музыкальность оставьте музыке, живописность — живописи...".
Ездила к Ланге, там сделали рентгеновский снимок.
Сегодня приехала А. С. Сверчкова и остановилась у Кузьминых-Караваевых.
Н. В. Гуковская.
Говоря о книжке Вагинова, АА сослалась, кроме ссылки на мнение В. К. Шилейко, и на мнение Гуковских, которые считают, что книжка "скучна" и что ее поэтому "невозможно читать".
При этом АА добавила, что Гуковские — одни из редких теперь знатоков поэзии.
Шилейко, когда я пришел в Мраморный дворец, заговорил о книжке Вагинова и стал "стилизовать грубость" по отношению к АА: "Очень плохо, Анечка, что у вас недостаточно смелости, чтобы иметь собственное суждение...".
АА передала мне расчетную книжку и доверенность Шилейко на получение для него денег в университете. Я получил 119 р. 20 к. Принес в Шереметевский дом. Шилейко все взял себе, и когда АА стала просить, чтоб он дал часть ей, потому что она хочет купить ему панталоны, а иначе он все растратит и сам не купит, Шилейко все же забрал все.
АА говорила со мной о Шилейко, и по поводу моей фразы о его нестеснительности сказала, что Шилейко "может стилизовать грубость", но что в действительности, в глубине, он очень деликатный человек.