Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы)
Шрифт:
26 (?).03.1926
Позвонил ей. Решили, что я сейчас же выйду встретить ее, потому что она идет в Мраморный дворец, по магазинам, и обратно в Шереметевский дом.
Встретил ее на Фонтанке. Пошли по скользкому, заледеневшему тротуару. Сегодня лунная, прозрачная сине-зеленая ночь, бодрящий весенний порывистый ветер и бездонное небо. Хорошо.
Шли в Мраморный дворец. В проходе у Инженерного замка АА заговорила о "синезвездности" моих стихов. Я стал читать ей стихи свои — прочел несколько. На Марсовом поле АА сошла с дороги и осторожно ступила на снег плотный, заледеневший, хрустящий — твердый, "как сахар", — сказала
Потом вышли на Симеоновскую, на Литейный — ходили из магазина в магазин, покупали — бутылку вина, два яблока, апельсин, плитку шоколада все в разных.
27.03.1926
Говорила о контрафакциях. Известны три таких издания стихотворений АА:
1. "Четки" (Берлин);
2. "Четки" (Одесса, во время пребывания там белых);
3. "Белая стая" (Кавказ, Рафалович);
АА: "Богатая невеста!"
Я у АА от трех до пяти. Она лежит. Скоро пришел Пунин, мы поговорили еще немного, и я ушел.
28.03.1926
Ко мне приехал Горнунг. Я условился по телефону с Пуниным, что приду с Горнунгом в пять часов.
В пять АА лежала — все так же больная. Мы пробыли очень недолго. Горнунг сидел как в воду опущенный, а я читал вслух воспоминания Кардовской, которые он привез из Москвы.
АА при чужих всегда старается быть оживленнее и не показывать своего плохого самочувствия; так и здесь — больше обыкновенного шутила и говорила. Я увидел, что это ее утомляет, и быстро ушел с Горнунгом. Вечером пришел снова, уже один. АА просила меня отпечатать фотографию, где она снята в позе сфинкса, обещанную ею Пастернаку, — она хочет переслать ее с Горнунгом.
Пунин был дома. Мы втроем говорили — Пунин и АА наперебой рассказывали мне о Комаровском, описывали его внешность: он был громадного роста, широкоплечий, полнолицый; жесты — они у него были особенные, широкие, рука двигалась от плеча; манеры и прочее. АА заметила, что замечает иногда у Пунина жесты, перенятые им от Комаровского. Говорили о взаимоотношениях Комаровского и Гумилева.
Тема о Комаровском — очень приятная тема и для АА, и для Пунина, и говорили они о нем очень оживленно.
29.03.1926
Получила письмо от Кареевой с просьбой дать разрешение на перевод "Четок" на итальянский язык.
30.03.1926
В шестом часу вечера АА звонила мне и сказала, что придет сегодня ко мне.
Я с Горнунгом весь день сегодня — показываю ему город, музеи и мою работу; надо ублажить его, чтобы он энергичней сам работал...
Около девяти АА пришла ко мне. Стала расспрашивать Горнунга о его впечатлениях от музеев, о Москве. Но Горнунг молчит и отвечает односложно, и поэтому, чтобы развеять напряженность, АА стала читать из моей папки вслух ненапечатанные стихи Гумилева. Прочла их много — все поздние и почти весь альбом Кузьминой-Караваевой. Читала медленно, тихо и внятно. В стихотворении "Дочь Змия" упомянула про влияние Некрасова, о "Памяти" (М. А. К. К.) сказала, что это одно из ее любимых стихотворений у Гумилева; некоторые, видимо, не нравящиеся
Сидела на диване, прямо... Последнее время она обычно в черном платье, а поверх него — белая фуфайка. Воротник то отстегнут, то наглухо облегает шею...
Дала мне полученное ею письмо от некоей неизвестной ей Кареевой, в котором та просит АА разрешить ей перевод "Четок" на итальянский язык; АА просит меня ответить на это письмо за нее.
Вчера я отпечатал для АА фотографии — две, снятые мною в Мраморном дворце, в постели (в двух экземплярах каждый), и "сфинкса" (в одном экземпляре). Отдал их ей. "Сфинкса" она передала Горнунгу для Пастернака, надписав ее предварительно. Надписывая, АА несколько раз стирала резинкой что-то, писала снова.
О том, что хуже муки, чем процесс писания, для АА нет, я знаю давно, но каждый раз, когда она что-нибудь пишет, я с любопытством слежу за той мучительностью, с какой она это делает.
Говорили о Гумилеве. Пили чай. АА звонила Пунину, чтоб он зашел за ней — и Пунин около двенадцати зашел ко мне. Выпил чаю, и вскоре АА с ним ушла.
Очень долго и очень много АА говорит о работе, рассказывая Горнунгу о влиянии на Гумилева И. Анненского, указывает на отдельные моменты, например, на то, что "Последний придворный поэт" — это фигура Анненского (Горнунг рот раскрыл, пораженный простотой и очевидностью такого заключения).
Говорили о Боричевском: АА подтрунивает над всеми его недостатками хвастливостью и прочим — замечая при этом, что если отбросить все эти недостатки (а я добавлю — их сотня), то Боричевский — хороший человек.
Но зато о Дмитриеве ни я, ни АА не можем сказать ничего хорошего.
Сегодня, работая с Горнунгом, я на примерах материалов, доставленных мне Дмитриевым, показал Горнунгу всю его небрежность, неспособность и недопустимое отношение к работе. У АА мы с Горнунгом говорили обо всем этом. АА слушала, молча соглашаясь, что репутация Дмитриева как "историка" или "исследователя" литературы загублена для нас навсегда. И в заключение АА добавила только: "Да... У него заяц в голове...".
Попозже АА отозвала меня в другую комнату и дала пять рублей и просила купить вина и чего-нибудь к нему, прибавив, что хочет "почтить меня и Горнунга".
Вернулся я через пятнадцать минут, скоро пришел и Пунин, А. Е. тоже откуда-то появилась, и мы впятером пили чай в столовой, а после чая вышли все, кроме А. Е. Пуниной.
Вместе дошли до угла Симеоновской и Литейного, а там АА пошла к остановке, чтобы ехать в трамвае в Мраморный дворец, и Пунин с ней провожать ее.
Я с Горнунгом поплелись домой. На Симеоновском мосту нас обогнал трамвай, и Пунин с трамвая окликнул меня. АА махнула рукой, я — в ответ...
31.03.1926
Вечером я снова повел Горнунга к Ахматовой. Горнунг в Шереметевском доме говорит мало. Но это не мешает ему порой ляпать такие наивности, что мы — АА и я — переглянувшись друг с другом, едва удерживаем смех. В таких случаях АА трогательно, с исключительной мягкостью, затушевывая неловкое самочувствие Горнунга, объясняет ему самые примитивные вещи. При этом — с детской серьезностью, как будто говорит о самых сложных вещах.
АА поражает меня своим уменьем тонко и мягко, не дав собеседнику заметить его неловкий вопрос или фразу, вывести разговор с кочек на прямую, ровную дорогу.