Ад
Шрифт:
– А зачем мне вам врать? – ответил он вопросом на вопрос. – Чтобы выглядеть лучше, чем я есть на самом деле?
– Ну, например, – согласилась она.
– Так вы же все равно потом узнаете правду. Какой смысл? Лучше вы будете знать с самого начала, что я вот такой, неудалый, пьющий, в общем – дурацкий. Но готовлю я действительно хорошо, тут я не вру. Так что вы хотите, мясо или рыбу?
– Кирилл, мне очень стыдно, но я хочу яичницу, – призналась Аэлла.
– Яичницу?! Простую, банальную яичницу, которую жарят на сковородке?
– Ее, родимую. Я не ела ее, наверное, лет тридцать.
– Но почему? В чем проблема? Вы не умеете ее делать?
Ей вдруг стало легко и радостно. Вот стоит рядом человек, перед которым не хочется притворяться и строить из
– Знаете, мне всегда казалось, что яичница – это пошло, это удел неудачников-холостяков или старых дев. Настоящая женщина должна питаться, фигурально выражаясь, лепестками роз и запивать их росой. Я все время покупала деликатесы и полуфабрикаты, мне казалось немыслимым, чтобы я, надев фартук, стояла у плиты, как какая-то домохозяйка. У меня есть подруга, Люба, та самая, вместе с которой мы были в Доме кино, так вот она всю жизнь провела в готовке, стирке, уборке, глажке, и мне всю жизнь было ее ужасно жалко, я была уверена, что она бездарно растрачивает свои лучшие годы, ухаживая за мужем и детьми, а мне, такой необыкновенной, такой умной и такой успешной, уготована совсем другая жизнь. Когда ко мне приходили гости, я заказывала блюда в ресторанах. Иногда я что-то делала сама, но только тогда, когда хотела понравиться мужчине. Но это бывало крайне редко, куда чаще мужчины хотели понравиться мне и приходили сюда с сумками, набитыми уже готовой изысканной едой. Или водили меня в дорогие рестораны.
Она слышала себя и приходила в ужас. Что она несет? Как можно быть такой откровенной, такой неприлично открытой с совершенно незнакомым мужиком, которого встречаешь всего второй раз в жизни? Какой кошмар! Что это с ней? Кто тянет ее за язык? Она даже сама себе в мыслях не признавалась в том, в чем сейчас признавалась вслух перед этим Кириллом Тарновичем. Загипнотизировал он ее, что ли? Она пыталась остановиться, но не могла. Слова лились из нее неудержимым потоком, и с каждым сказанным словом ей становилось легче и отчего-то веселее, как от хорошего вина.
– В общем, я всегда была выше простой яичницы. А сегодня я хочу именно ее. Желтую, с красными помидорами и зеленью, и обязательно с сыром, как готовила моя мама, когда я была маленькой. Можно? – спросила она совсем по-детски, жалобно и нерешительно.
Она ждала, что Кирилл рассмеется и скажет что-нибудь ядовито-ироничное, но он лишь деловито поинтересовался:
– Сыр тертый или жаренный кусочками? Как вы любите?
– Внутри жаренный квадратиками, а сверху тертый. Сумеете?
– Не вопрос. Вы сядьте, Аэлла, вы и так сегодня весь день на ногах, устраивайтесь поудобнее, а я сейчас все приготовлю, и мы с вами поужинаем.
Она уже раскаивалась в своей откровенности, и ей хотелось компенсации.
– Кирилл, а почему вас так мало снимали? У вас ведь хорошая внешность, фактурная.
– Таланта маловато, – спокойно отозвался он. – Где у вас разделочная доска?
Ей пришлось встать, чтобы достать доску. Она вернулась на место, облокотилась подбородком о сложенные руки и продолжила допрос:
– А почему вас выгнали из театра? Тоже из-за нехватки таланта?
– Из-за дисциплины. Видите ли, когда-то, в далекой молодости, я очень успешно снялся в одном фильме, играл Робин Гуда. Это был как раз тот случай, когда вечером ты ложишься спать никем, а утром просыпаешься знаменитым. В театре на это отреагировали должным образом, я был молод, красив, перспективен, а теперь еще и узнаваем, мне даже пообещали роль Ленина в одной пьесе про молодые годы вождя. Вы только представьте, что это такое – в советское время сыграть Ленина! У меня совершенно крышу снесло, я зазвездился по полной программе, начал активно выпивать, гулять с девочками, приходил на репетиции нетрезвым. В общем, с Лениным меня прокатили, и были правы. Но это я теперь понимаю, а тогда обиделся страшно и запил уже по-настоящему. Вот тут-то меня и выперли из театра. А кому я нужен с такой репутацией? Конечно, если бы у меня был настоящий талант, большой, то на репутацию никто не посмотрел бы, и сниматься приглашали бы, и в театре оставили. Но талантик у меня был маленький, – он оторвался от нарезания помидоров и показал Аэлле просвет между большим и указательным пальцами, – крошечный был талантик, так что никто за меня особо не держался. Друзья в киношном мире, конечно, остались, вот они меня и снимали понемножку, чтобы я с голоду не подох. Вы любите помидоры хорошо протушенные или только слегка припущенные?
– Протушенные. А вы женаты? У вас есть семья?
– Сейчас – нет. Однажды была жена, но недолго.
– Отчего так?
Аэлла выспрашивала подробности, ей казалось, что чем больше слабостей и недостатков она обнаружит в своем новом знакомом, тем меньше ей будет стыдно за свою откровенность.
– А я все никак не мог уняться, смириться с тем, что я уже давно не звезда. Продолжал пить и шляться по девицам. Мог исчезнуть на неделю, зависнуть у кого-нибудь из друзей и пьянствовать. Жена бросила меня довольно быстро. Но я ее понимаю. Какой нормальной бабе такое понравится?
Разговаривая, он вымыл зелень, тщательно промокнул бумажным полотенцем, открыл окно и положил сушиться на подоконник.
– Закройте окно, – Аэлла недовольно сморщила носик, – кондиционер же работает, он не любит открытых окон.
– Ничего страшного, я думаю, он потерпит десять минут.
– Вы ведете себя здесь как хозяин.
– Извините, не хотел вас задеть. Но трепетное отношение к технике мне чуждо. Она должна служить нам, а не мы – ей. Если вы настаиваете, я закрою окно.
– Да ладно, – Аэлла махнула рукой.
Ей стало все равно. Он прав, этот странный актер-неудачник, чего она так беспокоится о кондиционере? Железка, машинка, сломается – можно починить, нельзя починить – можно купить новый. Черт с ним.
– Аэлла, а почему вы за все эти годы так и не переехали? – спросил Тарнович. – Вы стали успешной, богатой, а живете все в той же квартире. Я был уверен, что вы уже давно поменяли жилье.
– А зачем менять? Я построила дом на Новой Риге, а квартира меня и эта устраивает, она достаточно большая для меня одной. Я ее отделала по евростандарту, купила дорогую мебель, разве сюда стыдно пригласить гостей?
– Не стыдно, – признал он. – Но я почему-то думал, что у людей вашего уровня должны быть какие-то невероятные хоромы.
– Вот на Новой Риге у меня хоромы и есть, – рассмеялась она. – Я приезжаю туда, если есть силы и время после работы, ну и в выходные, конечно. А сегодня я очень устала.
Приготовленная Кириллом яичница показалась ей самым вкусным блюдом, которое ей доводилось есть за последние годы. Аэлла ела и исподволь поглядывала на Тарновича. Она ни секунды не сомневалась в том, что он захочет остаться у нее на ночь, и прикидывала, хочет ли этого она сама. С одной стороны, любовник на десяток, а то и больше лет моложе – это повышает самооценку и греет душу. К тому же он потратил на решение проблем Аэллы целый день и теперь так трогательно за ней ухаживает, что имеет полное право на компенсацию. Любой труд должен быть оплачен. Но с другой стороны, она так измучилась, так устала… «Пусть останется, – решила она в конце концов, собирая корочкой белого хлеба остатки с тарелки, как делала в детстве. – Для тонуса не помешает. А отдохнуть и выспаться я еще успею».
– На что же вы жили, когда не снимались и не играли в театре? – спросила она за чаем с пирожными.
– Подрабатывал, где мог. И Дедом Морозом, и на детских утренниках, и на рынке торговал, и машины перегонял, да чем только не занимался, чтобы прокормиться.
И снова Аэлла удивилась его откровенности и полному отсутствию пафоса. Другой бы на его месте стал, наверное, сетовать на то, что его талант не оценили по достоинству, ругать критиков, злобно сплетничать о более успешных коллегах по цеху, а Кирилл просто рассказывал о своей жизни, о такой, какой она была, без прикрас и попыток выглядеть непризнанным гением. Такие люди Аэлле Александриди до сих пор не встречались, и она никак не могла избавиться от ощущения неправдоподобности происходящего.