Ад
Шрифт:
Слова про Англию так поразили Любу, что она вначале даже не осознала первую часть сказанной дочерью фразы. Оказалось, Лелин реферат по английской поэзии произвел на лондонского профессора неизгладимое впечатление, с девушкой провели собеседование, убедились, что ее английский язык находится на должном уровне, и подписали с ней контракт на три года. Если за эти три года она покажет себя с наилучшей стороны, будет решен вопрос о ее постоянной работе в одном из университетов.
– Господи, Лелечка, – обрадовалась Люба, – какая же ты у меня умница! Я так за тебя рада! – И только после этого спохватилась: – Но ведь это только через четыре месяца. А что ты сказала про подружку?
– Я
– Почему?
– Потому что я не хочу жить в доме, где царит ложь. Ложь и притворство. Мне это надоело. Это разъедает меня, коробит, это разрушает мою душу. Каждый раз, когда звонит дед, я вздрагиваю, что он спросит, не звонил ли Коля и как у него дела. Но к этому я за много лет как-то привыкла. А теперь я еще боюсь, что он будет спрашивать про папиного нового родственника. Мне приходится все время врать. Я не хочу.
– Но Лелечка…
– Я не хочу, – медленно и раздельно повторила Леля. – Меня это уродует. Я хочу сохранить себя.
«Я хочу сохранить себя». Когда-то, очень-очень давно, те же самые слова произнесла Тамара. Надо же, как интересно проявляется голос крови.
– То есть уговаривать тебя бесполезно? – упавшим голосом спросила Люба. – Или у нас с папой все-таки есть шанс?
– Нет, мама, у вас нет шансов. Ты же знаешь, я ничего не делаю впопыхах. Все мои поступки продуманы и спланированы, я же все-таки твоя дочь, – Леля слабо улыбнулась. – Я приняла решение, и отговаривать меня бесполезно. Я буду вас навещать, но жить я оставшиеся четыре месяца буду отдельно.
Люба с трудом боролась с подступающими слезами. Она сама во всем виновата, она своими руками разрушила свою семью. Сначала она потеряла сына, теперь теряет дочь, которая, слава богу, жива и здорова, но не хочет быть рядом. Если бы они с Родиславом с самого начала ничего не скрывали от Николая Дмитриевича, как знать, что бы вышло… Он, конечно, пришел бы в ярость, но, может быть, нашел бы какие-то слова, которые остановили бы Колю. Или не остановили, но заставили бы быть более осмотрительным, и все закончилось бы не так трагически. И пусть бы Родислав лишился карьеры, пусть бы у него не было сейчас такой работы и таких денег, пусть они по-прежнему считали бы рубли и копейки, но Коля был бы жив, и Леля не упрекала бы их во лжи и притворстве и не уходила бы сейчас. Как знать, как все обернулось бы. Но все сложилось так, как сложилось. Коли нет, и Леля уходит.
– Лелечка, я позвала гостей на завтра, – беспомощно пробормотала Люба. – Мне так хотелось всех собрать за одним столом. Как же мы без тебя…
Леля обняла мать, прижалась щекой к ее щеке.
– Мамуля, не беспокойся, я буду со всеми. Спасибо, что не скандалишь и не отговариваешь. Завтра мы все вместе соберемся, а послезавтра я перееду. Ты сама поговоришь с папой? Или мне ему сказать?
Любе очень хотелось ответить: «Поговори с ним сама. Сама ему все объясни, и пусть он тебе выскажет все, что думает, и пусть кричит, ругается, уговаривает. Прими хоть раз удар на себя». Но она понимала, что дочь ждет от нее помощи и поддержки. Нельзя отталкивать человека, который тебе доверился.
– Конечно, я скажу папе, – пообещала Люба. – Он расстроится, но я постараюсь найти слова, чтобы убедить его.
Родислав, услышав новость, остолбенел.
– Что значит – она уходит? Почему? Ей что, плохо с нами? Накормлена, ухожена, чего ей еще? Мы ей ничего не запрещаем, ни в чем не ограничиваем, покупаем все, что попросит, даем деньги, сколько нужно. Чем она недовольна?
– Родинька, Леля – взрослая женщина, ей тридцать лет, даже уже почти тридцать один, она имеет право жить так, как считает нужным, – убеждала
– Да кто она такая, чтобы нас с тобой судить? – возмущался он. – История с Лизой ее никаким боком не касается. Она что, была чего-то лишена из-за Лизиных детей? У нее что-то отняли? Ей чего-то не хватало? Да у нее все было: и книги самые редкие, и одежда самая лучшая, и самый сладкий кусок ей в тарелку клали. Ее всегда любили, баловали и оберегали. А теперь, выходит, мы с тобой во всем этом виноваты, что ли?
– Ей не хватало искренности, – грустно объясняла Люба. – Мы с тобой все время лгали, ложь висела повсюду в нашем доме, словно паутина, мы ею дышали, мы ели ее вместе с пищей, мы в ней жили, понимаешь? А Лелька – она же тонкая, интуитивная, она это чувствовала, но поскольку ничего не знала, то и не могла понять, в чем дело. Она чувствовала нашу с тобой неискренность. А уж когда мы в открытую стали обманывать папу насчет Коли, ей стало совсем тяжко. Родинька, постарайся ее понять. Не сердись на нее.
– Я? Я должен ее понять? – продолжал кипеть Родислав. – А нас с тобой она понять не хочет? Или она даже не пыталась?
– Понимать или не понимать – это вопрос доброй воли. Леля эту добрую волю проявить не хочет. Или не может. Но мы-то с тобой старше и мудрее, давай же ее проявим. Давай отнесемся к девочке с пониманием.
В конце концов Люба уговорила мужа принять ситуацию и не устраивать дочери скандала.
На следующий день собрались гости, Тамара привезла на своей машине Николая Дмитриевича, приехали Лариса и Василий с детьми. И Юля тоже пришла. Впрочем, летние каникулы в инстиуте еще не закончились, и она приходила каждый день прямо с утра и уходила только вечером. Узнав, что Денис – родственник Евгения Христофоровича и приходится Родиславу каким-то многоюродным племянником, Николай Дмитриевич пустился в воспоминания.
– Ты ведь Евгения Христофоровича не застал, он умер лет за двадцать до твоего рождения, вот мы тебе сейчас расскажем, каким он был.
Далее последовал рассказ о далеких временах, когда у Головиных и Романовых были дачи по соседству, о знакомстве Любы и Родислава, об огромной библиотеке профессора Романова и о том, каким неприспособленным в быту он был. Вспомнили и Клару Степановну. Налили, выпили, не чокаясь, помянули обоих.
Лариса сидела молча, с улыбкой мадонны и со спящей малышкой на руках, зато Василий взахлеб расписывал успехи Костика в минувшем учебном году и необыкновенный ум и сообразительность маленькой дочурки. При этом некрасивое лицо его светилось и буквально преображалось на глазах. Они с Ларисой до сих пор так и не поженились, несмотря на усиленные уговоры Василия. Лариса сначала никак не могла решиться, потом не хотела идти в ЗАГС с животом, потом углубилась в хлопоты с маленьким ребенком и говорила, что ей не до свадьбы. Кроме того, после вторых родов она очень поправилась, стеснялась своей полноты и собиралась худеть. Бракосочетание решили отложить примерно на год.
Люба внимательно разглядывала собравшихся за столом. Тамара совсем не постарела, осталась такой же худенькой и миниатюрной, со стильной стрижкой, только волосы стали совсем белыми – она перестала закрашивать седину, считая, что так намного красивее. И одета она по-прежнему элегантно и экстравагантно, сочетая в одежде несочетаемые, казалось бы, цвета. Ей на будущий год исполнится шестьдесят. Боже мой! Тамаре – шестьдесят! Давно ли они сидели в темной комнате на даче и шептались, и Тамара учила свою младшую сестру идти своим путем и стараться сохранить себя. Давно ли… Да, давно. Столько всего с тех пор произошло…