AD
Шрифт:
– Подождите, Анна. Давайте спокойно, с самого начала. Расскажите, как это случилось.
– Что, прям так про все рассказывать?
– Да, конечно. Ведь вы здесь именно для того. Расскажите подробно, в деталях. А я буду записывать.
– Ты что, извращенец?!
– Вы что себе позволяете, гражданка?!
– Это ты что себе позволяешь! Почему я должна рассказывать все в подробностях?! Разве недостаточно моего признания?!
– Речь идет об убийстве!
– А я тут при чем?
– Как, разве…
– Да, я трахалась с покойным Мандельштейном! То есть не в том смысле, что с покойным, это он сейчас
Как и следовало ожидать, девушка перестала храбриться, закончился и приступ агрессии, теперь она просто ревела белугой. «Еще одна…», – устало и разочарованно думал Катаев, подавая свидетельнице бумажные платочки.
– И это тоже… не главное… не из-за денег я! Он все больше обещал, обещал… Просто… мне ведь не девятнадцать лет. И даже не двадцать, немного побольше. Мне пора уже! А вокруг кто? Гопники! А тут такой мужчина… это мне так казалось, сначала… а потом… потом я уже сама не понимала, что происходит!.. – Девушка внезапно взяла себя в руки и перестала реветь. Утерла слезы и закончила спокойно, даже холодно: – В конце концов, это не преступление. Это мое личное дело, и вы не имеете никакого права! А про смерть Мандельштейна мне ничего не известно. Меня даже не было там в то время. Я уехала с вечеринки через пару часов после начала. Увидела, как босс обихаживает новенькую сучку, как меня когда-то, мне стало обидно и грустно, я вышла, взяла такси и уехала. Через полчаса была дома. Это может подтвердить моя соседка, Рита.
Катаев записал телефон соседки Риты, задал еще несколько вопросов, оформил протокол, передал свидетельнице на подпись.
– Если соберетесь покинуть город, сообщите предварительно.
Речи об аресте или даже подписки о невыезде быть не могло. Действительно, не обвинять же девушку в убийстве только потому, что она раньше спала с жертвой? Нужны еще какие-то доказательства ее причастности к преступлению, хотя бы косвенные. Пока что можно говорить лишь о мотиве. Но его одного мало, слишком мало! Если бы все люди, имеющие мотив к убийству, осуществляли свои тайные садистские мечты, началась бы война всех против всех. Сам Павел Борисович прикончил бы пару-тройку знакомых сволочей.
Анечка долго изучала короткий текст своего интервью, явно назло Катаеву. Наконец расписалась на каждом листе, а на последнем в двух местах, как попросил следователь.
– Спасибо. Можете идти.
Катаев специально не сказал: «Вы свободны». Нет, просто: «Можете идти!» Да. Вот так правильно. А свободна или нет, это мы еще посмотрим! Мы еще покопаем! Будет тут каждая сыкуха обзывать извращенцем…
Анечка не ушла и даже не встала со стула. А, наклонившись над столом, мстительно сказала:
– Есливам, гражданин следователь, так интересны подробности, то так уж и быть… Лично для вас, не для протокола. Для удовлетворения вашей весьма специфической любознательности. Да, это было весьма интересно и необычно. Если учитывать, что такое Мандельштейн.
– Мне вовсе не интересно.
– Ну, как же, а вдруг это выведет вас на след преступника? А?
– Прекратите издеваться.
– Я вовсе не издеваюсь. Просто я вот прямо сейчас, секунду назад, внезапно почувствовала непреодолимое желание помочь следствию. Знаете, это такой порыв, будто страсть. Прямо – ах! Вы понимаете, о чем я? У вас есть девушка?
– Так… – Катаев встал со стула.
– О, извините, если я вас задела, я нечаянно! Может, у вас не девушка? Парень?.. Ничего особенного, это ваше личное дело, я не осуждаю!
– Выйдите вон! – заорал Павел Борисович.
– А представьте, как клево, когда два в одном! Два средства в одном флаконе, представляете? Покупаете утюг, а чайник получаете бесплатно! Заводите себе парня, а получаете одновременно и парня, и девушку! Как с Мандельштейном…
Катаев с трудом подавил приступ гнева и присел. «Здесь, похоже, что-то интересное», – подумал он.
– А что такого необычного с Семеном Абрамовичем?
– Он вполне мог быть и Симой Абрамовной. Если бы захотел.
– В каком смысле?
– А вы не знали, да? Скажите еще, что вы не знали, извращенец!
– Вы опять оскорбляете следователя при исполнении… – Катаев сделал замечание устало, без злости.
– Ах, извините, вырвалось!
– Так что я должен был знать?
– Хорошо. Мандельштейн был гермафродитом.
– Это как? – Катаев совсем растерялся.
– А так. Помните детский стишок? Гермафродит – сам чпок-чпок и сам родит. У него было два половых органа. И член, и влагалище. И оба действующие. Уж поверьте мне!
– А…
– Да, второй я тоже проверяла. Босс накупил себе игрушек, таких специальных игрушек. Он просил их ему, о нет, ей – тогда это была она – она просила ей их туда засовывать. И все по-настоящему. Стенки сокращались, выделялась влага, я видела, чувствовала. И мне это нравилось, да, нравилось даже больше, чем когда он – когда он был он – засовывал свою игрушку в меня.
Канцона XXI
«Пляши! – кричала нечисть. – Веселись…»
Катаев не поехал после работы сразу домой. Он решил заглянуть в библиотеку. В какую-нибудь серьезную, вроде Маяковки. Центральная городская библиотека имени Маяковского находится на Фонтанке, недалеко от Аничкова моста, в красном особняке бывшего подворья Троице-Сергиевой лавры. Красивый дом, выстроенный в эклектическом стиле. Павел Борисович бывал там пару раз, еще студентом. Так редко не потому, что он плохо или неусердно учился. Наоборот, всегда считался одним из лучших студентов на курсе! Просто у юридического факультета своя большая библиотека, и там можно найти почти все необходимые книги. Не было необходимости ездить даже в центральную библиотеку университета, библиотеку имени Ломоносова в главном корпусе, барочном здании Двенадцати коллегий.