Адам, Последний человек

Обёртышев Вадим

Все время, пока шла запись в книгу прихода, Тетямаша стояла посреди своей каморки, и быстро моргая, периодически открывала рот. Забодалов сначала попытался проделать то же самое, но потом, как бы обо всем догадавшись, серьезно сказал:

– Знаю. Вам в народном театре поручили роль умирающей рыбки. Далеко пойдете. О-о-очень натурально получается.

– Апчхи, – ответила Тетямаша.

– Всего-то навсего, – разочарованно пропел Забодалов, – а я-то думал… Кстати, американские насморкологи настоятельно рекомендуют при чихании блокировать все возможные пути выхода воздуха, для создания дополнительного давления, поэтому в следующий раз, когда соберетесь чихать, сядьте на стул, закройте глаза и заткните уши.

Когда до Тетимаши дошел смысл рекомендаций насморкологов, она укоризненно покачала головой и сказала:

– Хороший

ты человек, Забодалов, только вредный. Лучше скажи, что с насморком делать? Еще целый день сидеть, а он… – и она начала опять беспомощно дрожать нижней губой, шумно вдыхая и выдыхая воздух.

Забодалов подпер подбородок рукой и стал покачивать головой в такт Тетимашиным вдохам. Нет, определенно, искусство понесло большую утрату… правда, вахтерство приобрело неоценимого «Ворошиловского стрелка». Наверное, уже пора решить, что важнее для народного хозяйства – артист или снайпер. После того как она пять раз пальнула в него из табельного пистолета, он очень любил лишний раз об этом напомнить. Все это время Тетямаша глубоко вдыхала носом воздух и судорожно махала перед собой кистями рук, как курица крыльями перед дальним перелетом.

– Апчхи, – наконец сказала она.

– Будьте здоровы, Тетямаша Николаевна, – уважительно сказал Забодалов. – Если хотите, продиктую самый эффективный способ лечения насморка. Поможет раз и навсегда. Надо намазать указательный и средний палец правой руки вазелином и как можно дальше засунуть в нос…

– Погоди, возьму, чем записать, – перебила его Тетямаша, видно ей понравилось серьезное и обстоятельное начало.

– …А указательный и средний палец левой руки, – продолжал Забодалов, – надо сунуть в розетку.

Все это произносилось совершенно серьезным тоном с учительской интонацией, используемой педагогами при чтении диктанта ученикам плохо успевающего класса.

– Ну ты… апчхи… совсем… апчхи…

– И не стоит меня благодарить. Помощь чихающему на все ближнему – святая обязанность каждого электрика, работающего в медицинском учреждении, – декламировал Забодалов театрально кланяясь и медленно пятясь к выходу. Он уже успел немного согреться, и тридцать пять шагов до подсобки не казались такими ужасными.

Рабочее место встретило его полумраком сорокаваттной лампочки в металлическом сетчатом абажуре, запахом пыли и старых картонных коробок. Кроме электрика, подсобкой никто не пользовался, поэтому все отвертки, лампочки, куски провода, кусачки и вся прочая электрическая чепуха валялась где попало, создавая видимость очень активного действа. Забодалов прикрыл за собой дверь, проверил, работает ли местный телефон, и уселся в старое стоматологическое кресло. Теперь можно было окончательно согреться и прикинуть, чем сегодня заняться. День представляет собой вместилище разных событий, происходящих между утренним открыванием глаз, и вечерним их закрыванием, и надо было расставить предполагаемые действия в логически обоснованную цепочку, где каждое звено имеет свое начало и обязательно завершение, подчинив все главному жизненному принципу: никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра, и не берись за то, что не закончишь до вечера. Это началось с популярной передачи из далекого детства: черно-белый телевизор, из которого странный, похожий на клоуна профессор с маленькими сверлящими глазами рассказывал дошкольнику Забодалову про то, что есть существа, которые живут всего один день и успевают за это время родиться, вырасти, завести детей, состариться и умереть. В один день помещается целая жизнь! Это так поразило детское воображение Забодалова, что он стал превращать каждое утреннее пробуждение в маленькое рождение, а вечернее засыпание в маленькую смерть. Но безобидная на вид детская игра переросла со временем в большую проблему, которая, как считал Забодалов, делала абсурдным его существование в обычном человеческом измерении, потому что не давала браться за то, что не удастся закончить до вечера. Сильнее всего из-за этого страдало чтение – окончание большинства историй приходилось узнавать из случайных разговоров или из кино. Постоянные ситуации, когда уложиться в один день просто немыслимо, сначала нервировали и создавали массу бытовых трудностей: горы недочитанных книг, недоделанных шкафов, недоприбитых плинтусов и ворох более мелких недорешенных дел затрудняли

передвижение по небольшой квартире и в один прекрасный момент все недоделанное и недочитанное просто было выброшено или роздано.

Активная жизненная позиция, долго формировавшаяся плакатами, лозунгами и различными видами собраний была отметена в сторону и на ее место пришла так нелюбимая руководителями всех мастей и калибров пассивная созерцательность.

Проблема была еще и в том, что если все-таки приходилось перенести что-то на другой день, то продолжение начатого вчера всегда требовало огромных волевых усилий и почти всегда кончалось полным крахом. Именно это обстоятельство не позволило Забодалову применить свои неоспоримые интеллектуальные способности для получения хорошего образования и продвижения по карьерной лестнице. Когда стало понятно, что на том и на другом можно поставить крест, решение пришло само собой и превратило депрессивную и бесперспективную ситуацию в то, о чем Забодалов не жалел никогда в жизни. Он стал создавать свой мир, открывая собственные законы, причинно-следственные связи, физику, химию, историю, диктуя окружающему свою трактовку всех явлений и событий. Делалось все это шепотом или вообще молча и всегда очень ненавязчиво, поэтому мироздание и, в частности, окружающие Забодалова люди от его вселенского законотворчества почти не страдали. Вот и сейчас, развалившись в кресле, непризнанный творец вяло пытался определить причину существования хамского и негативного в людях, вспоминая противную тетку из трамвая и самокритично стыдя себя за издевательское по отношению к ней поведение. Одновременно шла вялая борьба с традиционно наступающей после оттаивания мозгов Сонливостью. Сонливость брала верх, и вот уже капля слюны выкатилась из угла открытого рта, и противно щекоча кожу подбородка, покатилась на рубашку. Вот уже и Лень, соратница и вдохновительница Сонливости, обняла за плечи и приставила пластилиновый пистолет к виску. Шевелиться нельзя. Можно только дышать. И спать.

Вялое дзыньканье вывело Забодалова из любимого состояния утреннего досыпания. Он нехотя открыл глаза, смахнул рукой ползущую по подбородку каплю, выдохнул, как перед рюмкой водки, и, не вставая с кресла, снял телефонную трубку.

– Извините, одну секундочку, только паяльник положу, – сказал бодро Забодалов, после чего снова закрыл глаза и стал вяло шевелить ногой валяющиеся на полу железяки, создавая шумовое подтверждение своей бурной деятельности.

Через две минуты он опять открыл глаза, подтолкнул со стола банку с шариками, которая со страшным грохотом упала на кафельный пол, громко сказал «ой» и поднес телефонную трубку к уху.

– Извините, – еще раз сказал Забодалов совершенно неизвиняющимся тоном намекая на то, что на том конце провода должно стать стыдно за то, что оторвали от дел такого занятого человека.

– Нет, это вы меня извините, Забодалов, это доктор Богданова.

Теперь стало стыдно Забодалову. Он вспомнил утренний талон на прием, который спас его от многих неприятностей. И вообще, с этой женщиной все было очень непросто.

– Ну что вы, что вы, – Забодалов попытался как можно быстрее выбраться из паутины взаимных извинений и перейти к делу, – моя обязанность бесперебойно снабжать электричеством всех сотрудников, а у вас оно, наверное, кончилось?

Шутка прозвучала глупо и неуместно, и настроение, без того невеселое, совсем скисло.

– А! – ударил себя по лбу Забодалов. – Я ведь еще на прошлой неделе обещал вам лампочку вставить. Сегодня обязательно к вам зайду и с удовольствием вставлю.

Повисла неуютная пауза, во время которой Забодалов мысленно проклинал многозначность велик-могучего русского языка и разные его сленговые интерпретации, которые могут из любой безобидной фразы сделать пошлый намек. Но, к счастью, Богданова совершенно спокойно ответила:

– Не беспокойтесь, Адам, лампочка сама собой исправилась и все работает нормально. Я хочу с вами поговорить, если можете, зайдите ко мне в кабинет после приема, часа в два, сможете?

– Сейчас, – сказал Забодалов, пытаясь сохранить спокойствие в голосе, – мне надо посмотреть заявки.

Он прикрыл ладонью трубку и постучал ею по голове. Затем тяжело вздохнул, пошелестел страницами старого журнала «Рыболов-спортсмен» и стараясь быть максимально сдержанным сказал:

– Да, конечно, после обеда обязательно зайду.