Адам
Шрифт:
глава 3
– Петров!!!! – трубный рев начальника выдернул меня из плена меланхоличных мыслей. «Петров, ну вот, что ты за человек?!» – Дуров подался вперед, нависая над столом, как айсберг над Титаником. Лицо его побагровело и все скукожилось. «Сейчас будет взрыв»,– успел подумать я, но напряжение с лица майора спало, лицо его расслабилось, плечи обвисли:
– Петров. Вот сколько я тебя знаю, Петров?
– Двенадцать лет, товарищ майор! – выпалил я с должным старанием.
– Да заткнись ты, – лицо начальника стало еще печальнее, – Вот за что твоя мать так со мной?
Майор откинулся назад, сбросив с себя остатки напряжения и обнажив всю усталость, накопленную годами, моментально растеряв всю свою схожесть с айсбергом.
Разговор о моей матери и ее разрушительном воздействии на жизнь Дурова был у нас словно ритуал. Даже когда он вызывал меня на секунду, просто что-то спросить, воспоминание о маме всплывало непременно, но в более сокращенной, не литературной форме. Так уж получилось, что в полицию, вернее тогда еще милицию, пристроил меня именно Семен Игнатьевич, естественно, по просьбе моей матушки.
Рос я без отца и вырос, честно скажем, не самым приспособленным к самостоятельной жизни индивидуумом. С детства я был болезненным ребенком, не расположенным к физическому развитию. Так я и вырос, длинным, криво сложенным кощеем с неестественно развитой худобой. По законам жанра я должен был быть весьма умным, как модно нынче говорить «ботаном», но и тут у меня оказались весьма посредственные показатели. Школу и институт я закончил ни шатко, ни валко. Потом были пять лет мучений на физмате и все, что меня ждало в будущем, это судьба преподавателя средней школы, а среди детей я бы не выжил. Это понимал я, понимала мама и, будучи мудрой женщиной, она решила, что на ниве борьбы с преступностью я буду в большей безопасности, чем преподавая у доски логарифмы.
На беду Дурова, он еще не знал, что его ждет, да и чего плохого можно было ожидать от безобидного сына подруги юности. В начале моего с ним знакомства я пытался подозревать его в неразделенной любви к ней. Вот тогда я и услышал в первый раз: «Петров, ну вот что ты за человек?!» После, конечно, он в сдержанной форме объяснил, что его жена- это работа и у него с ней идеальные отношения. Он ее ненавидит, но бросить не может. А она старается сделать его жизнь невыносимой и у нее получается.
– А мама твоя – это та женщина, которая никогда не делала мне ничего плохого. И если бы я решил завести семью, она была бы первой, а, возможно, и единственной, кому я бы предложил это. Но любовь, это ты загнул, Саня.
А потом он протащил меня через медкомиссии, проверки и бюрократическую тягомотину, чтобы взять к себе на должность опера, с тех пор я перестал быть Саней, Саньком, Шуркой. Я стал Петровым, раз и навсегда.
Конечно никто не рассчитывал, что я стану докой оперативной работы. Оперативным сотрудником я только числился. На самом деле я занимался всем, что касается компьютеров и офисной техники, она тогда только стала поступать в милицию, а как с ней управляться никто не знал. Я, впрочем, тоже на программиста не учился, но Дуров сказал: «Или ты, Петров, начнешь в этом понимать, или парни тебя сожрут, так как им очень не хочется работать за себя и того дядю». Увидев тогда в моих глазах испуг, он меня подбодрил: «Не переживай, Петров, не сожрут», – а после секундной паузы добавил, – «Я сожру тебя, Петров, я. Иди работай». Он еще не знал, что я за человек, так бы сразу сожрал молча и не мучился.
глава 4
На службу я ходил, как на каторгу. Ребята из отдела методично выражали мне свою неприязнь, иногда прям очень выражали. А я все чаще слышал от начальника: «Петров, ну вот что ты за человек?!»,– а он от моей мамы выслушивал за порванную рубашку, разбитый нос и другие служебные неприятности. Постепенно отношения с коллегами выровнялись, у меня появились товарищи, но до дружбы не дошло. Не выровнялись только отношение Дурова ко мне и его с мамой отношения. Однажды, во время очередной ссоры из-за меня, Семен Игнатьевич сказал маме в сердцах: «Правильно, что муж тебя бросил!», – а она влепила ему пощечину. Больше они не виделись. Дуров срывался на мне, я терпел, а потом мамы не стало.
Семен Игнатьевич запил. Его даже почти уволили, но он вернулся. Просто пришел с утра, как всегда в костюме, чисто выбритый, с щенком в руках. Позвал меня к себе, вместо привычного причитания про мои человеческие свойства спросил: «Вот за что твоя мать так со мной?». Так в его лексиконе касаемо меня стало одной фразой больше.
Как потом шептались в коридорах, собаку он отбил у своих же собутыльников. Пьянчуги собирались его съесть, а опустившийся майор милиции что-то увидел в глазах испуганного щенка, что-то, вернувшее его к жизни.
– Хорошие у меня для тебя новости, Петров! – Дуров посмотрел на меня снизу вверх, посмотрел как-то непривычно. Было в его взгляде что-то новое. Он будто за что-то извинялся.
Я не успел открыть рот, а он продолжил: «Не придется тебе, Петров, больше меня терпеть!», – лицо его погрустнело, и сам он осунулся. Я опять сделал попытку превратить его монолог в диалог, но не успел: «На этом, Петров, хорошие новости кончились», – в конце он даже крякнул и замолчал.
– Семен Игнатьевич», – начал было я, но был сбит привычным восклицанием: – Петров, ну вот, что ты за человек?! Я попытался исправиться: «Прошу прощения, товарищ майор», – но понял, что опять ляпнул не по уставу.
– Прощения просить, Петров, будешь у ма…,– майор осекся, но домычал, -…мы.
Возникла неловкая пауза, и Силя тут же ее заполнил. Высунул язык и громко задышал, глядя то на меня, то на хозяина, то на фото Хатико.
– Не буду тянуть кота за хвост, Петров. Тебя увольняют. По сокращению,– Дуров посмотрел в мои, пока ничего не понявшие глаза, отвел взгляд и продолжил: «Не смотри на меня так, знаю, обещал ма…», – он опять запнулся и как-то даже съежился:– «Ольге обещал, что не будет такого. И тут ее подвел, прости, Саня. Меня гонят и тебе вслед за мной пинка дают».
– Семен Игнатьевич, товарищ майор, все хорошо! – я понимал, что все плохо, но мне очень хотелось приободрить своего начальника. Мне казалось, я его ненавидел, а сейчас мне его стало жалко.
– В общем, Петров, Саня, короче. Остался ты без пенсии и привилегий и помочь сейчас тебе я не смогу, так как меня кладут на медицинское обследование, по здоровью будут увольнять. Видимо, надоел я им всем, – Семен Игнатьевич попытался улыбнуться: – Но как только я вернусь, сразу пристроим тебя куда-нибудь, не переживай! Договорились?