Адам
Шрифт:
Только сейчас я понял, что Егорыча нет в комнате, когда и как он успел нас покинуть, непонятно. От этого стало еще тревожней.
– Игоря Егорьевича на службу вызвали, вы, Саша, не беспокойтесь.
Стало совсем жутко, он что, мысли читает? Новый знакомый смотрел на меня с искренней улыбкой, и от этой улыбки мороз пробирал по спине.
глава 14
– Мысли я не читаю, а хотелось бы, – глаза Ананасовича, я так решил его про себя называть, говорили об обратном.
– Многих ошибок могли бы избежать те немногие люди, от которых зависело многое, – Ананасович замолчал, о чем-то задумался, ухмыльнулся и продолжил. – Я сегодня,
Большой начальник действительно был доволен собой, от его хорошего настроения перепало и мне, он перестал играть во взрослого дядю, слез со стола, стер с лица весь апломб и окрасил фасад физиономии цветами дружбы и человечности.
– Александр, вы извините за неудобства, доставленные вам столь срочным трансфером, но, как вы понимаете, всему есть причина, – лицо моего собеседника при этих словах источало все запасы миролюбия на земле, как будто и не было того, другого, Дамира Анотовича. Я просто не успевал за этим типом, мой разум с трудом переваривал метаморфозы собеседника, а он, в свою очередь, все понимал, но совсем не подавал виду.
– Вам предстоит одно занимательное дело, в чем-то опасное и жутко секретное. Я бы мог воззвать к вашим патриотическим чувствам, но скажу прямо, вы и так будете этим заниматься, – налет человечности сползал с лица собеседника, как старая краска под взмахами паёльной щетки. Его глаза вновь заискрили хитрецой, а лицо стало нечитаемым и внушающим тревогу.
Дамир Анотович продолжал: «Это самая большая ошибка вашей истории». Слово «вашей» резануло слух и выплыло на моем лице кислой миной. Подметив данный эффект, Ананасович продолжил с довольным видом: «Все благостные начинания, реформы и революции начинались в России с призывов к загадочной русской душе, ее патриотизму. И чем все это закончилось, спрошу я Вас, Александр?» Только я набрал воздуха, чтобы дать аргументированный отпор, правда еще не зная, что сказать, как он продолжил: «Правильно, Сашенька, все обретало свойство фекалий, и идеи, и люди, и самое бытие русской действительности.»
По лицу собеседника было видно, что он любил говорить, говорить пространно и витиевато. Это был его конек, наверное, он не просто жуткий вождь «людоедов», но и крупный политик или бизнесмен. Мне же до зуда в коленках хотелось что-нибудь ответить и обязательно оппозиционное, как говорится, в контру: «Но, Дамир э-э-э Ано-то-вич, если человека заставить, то результат будет, как говорится, не тот. Из-под палки в нашей истории тоже ничего не получилось».
– А вот тут вы не правы, молодой человек, – самодовольный пижон стал еще самодовольнее. – Как раз из-под палки у русских получается многое. Беломорканал, Индустриализация и в Великой Отечественной войне, не будь заградотрядов, неизвестно, как все бы повернулось, но конкретно Вас, Петров никто заставлять не будет.
Ананасович энергично встал, даже не встал, подпрыгнул со стула в положение стоя, и, широко улыбаясь, продолжил: «Дело даже не в том, что вы подписали обязательство при приеме на работу, в котором была уйма мелкого и очень мелкого текста, когда вы все поймете, вы скажете – я согласен».
Что-то щелкнуло и на одной из стен возник экран. Я увидел себя и Сильку. Слезы, не спросив разрешения, потекли жгучими струями, намочив все лицо, свисая каплями с носа и подбородка. Все стало неважно, я видел последние минуты жизни самого отважного существа на свете и вечность своего позора. Камера снимала откуда-то сверху и без звука. Хотя видео было цветным, но ночь и недостаточное освещение делали его серым и нереальным. Льва с этого ракурса видно не было, был только я и мой пес, стоявший спиной ко мне, весь взъерошенный, оцепеневший.
Даже на этой не самого лучшего качества картинке было видно, как пес, посмотрев на меня, залихватски подскакивая, убегает за границу кадра. Не было слышно веселого лая, не было крупного плана собачьих глаз в момент прощания, но все это было в моей памяти и мне с этим жить. Тот, другой я, что на картинке, упал как подкошенный и, свернувшись калачиком, мелко трясся. В кадр медленно вплыл громадный хищник. Лев степенно подошел к моему дрожащему телу, нагнул свою огромную голову и долго смотрел туда, где я прижимал свои руки к лицу и, давясь слюной, подвывал и повизгивал, лишившись остатков человеческого. Что он пытался разглядеть, я так и не понял. Наверное, он искал причину, по которой мой пес умер ради пары лишних мгновений моего существования. Лев так же царственно повернулся и вышел из кадра, я же трясся и в кадре, и здесь.
Я заново проживал этот отрезок моей жизни, от которого меня спас мой рассудок, приняв в себя безумие в надежде на спасение. Сейчас меня спасти было некому, и я колотился в приступе ужаса, так, что казалось, гремит вся металлическая мебель, и даже иногда позвякивает в общей трясучке сам Дамир Анотович.
Лев вернулся, походка его была не столь грациозна, так как в пасти своей он нес мертвого пса. Задние Силькины лапы торчали из частокола огромных зубов льва нелепыми палками, остальное собачье тело мерно покачивалось, иногда ударяясь об могучую грудь хищника и оставляя на ней огромные жирные кровавые кляксы. Никогда бы не подумал, что в моей псине столько крови, на этой видеозаписи она выглядела как нефть, черная и маслянистая, она была повсюду, на шкуре льва и на полу, казалось еще чуть-чуть и брызги достанут до объектива камеры и замажут наконец страшную картинку.
Лев аккуратно опустил собаку рядом, посмотрел и подвинул тело ко мне лапой. Мой лишенный здравого смысла организм схватил мертвого пса и с силой прижал к себе. Я зарыдал, зарыдал там в прошлом, на пленке, и зарыдал здесь в настоящем, в кабинете малопонятного мне человека, я озвучивал свое горе, озвучивал задним числом и переживал его впервые, и мозг мой не желал отключать меня как перегревшуюся лампочку.
Там в кадре я потерял сознание, в картинке на какой-то момент исчезло движение, видео превратилось в стоп-кадр. А потом Лев лег, лег к убитой им собаке и убитому горем мне, он прижался к нам боком и опустил свою большую голову рядом с нашими.
– Если бы камера могла дать крупный план, то получилась бы шикарная композиция! – Мерзкий человек мерзок во всем. Слова его, как нож по тарелке, проскрежетали в тишине, лишая меня того момента, когда горе дает передышку и надежду на умиротворение. – Почему лев не сожрал вас обоих? – в голосе Ананасовича слышалась плохо скрываемая досада, – Ну ладно, не сожрал, но почему он тебя не прибил?
На экране замерло мгновение. Мертвый пес, человек в беспамятстве и лев с печальными глазами. Нет, на видео не видно выражение глаз льва, качество не очень, но я знаю, они печальные. Я знаю.
глава 15
Картинка на экране сменилась. Это видео было снято под другим ракурсом и в хорошем качестве. Темноты больше не было, помещение холла было хорошо освещено, а лифт и двери огорожены полицейской лентой. На экране было видно, как несколько человек в униформе пытались отогнать льва от моего недвижимого тела, прижимающего собачье тельце. Хищник вел себя весьма агрессивно, громко рычал и даже кидался на приближающихся загонщиков. В конце концов его расстреляли дротиками с транквилизаторами. Хищник сделал пару неуверенных кругов вокруг своей оси и улегся на прежнее место, вытянувшись вдоль нас с Силей. Но я этого уже не видел.